До сих пор я толком не знаю, как он жил в это время. Сначала думала, что все благополучно. А потом не возвращалась к этому, потому что уже ничего нельзя было поправить.
Но теперь, когда он способен здраво оценивать свои поступки и в прошлом, и в настоящем, я, пожалуй, поговорю с ним. Попрошу рассказать, почему не вышло у него с учебой.
На этот раз я иду к Николаю домой. Мать, чтобы не мешать нашей беседе, угостив нас чаем, куда-то уходит. Мы сидим друг против друга за накрытым чистой клеенкой столом, и Коля взволнованно, немного отрывисто рассказывает о своей неудачной попытке продолжить учебу.
— …Учиться я решил после того, как у Володи побывал. Это, наверное, вы его, Вера Андреевна, подучили? Шефство? Ну вот, я так и знал. Потому что просто так он не стал бы со мной дружбу заводить. Он и раньше пытался, да я не хотел. А тут все же пошел к нему. Такое настроение было хорошее.
Я его вообще-то не любил. А не любил потому, что завидовал. Очень мы разные. Я черный, он — белый. Это если на лицо поглядеть. А если в душу — тоже так. У меня — черная, у него — белая.
Нет, вы не говорите. Мало ли что недостатки, какие там у него недостатки — мелочь всякая. Он был хороший. И я завидовал.
Себя я не уважал. Нисколечко. Вы думаете, я не понимал, какой я есть? Я понимал. Особенно, когда видел этого Володю Панова. Рядом с Борькой Тараниным или с Петькой я был человек. А рядом с Володей я был никто.
Я всему завидовал. Новому его костюму завидовал. И белым волосам — помните, как он их всегда зачесывал назад? И тому, как он говорил складно. Мне даже нравилось, как он заикается. Глупо, правда? И такая между нами была разница, что я никогда и не думал рядом с ним встать. Один раз попробовал, правда, дома волосы зачесать, как у него. Целый час, наверное, бился перед зеркалом. И водой мочил, и мылом мазал — ничего не вышло. Ну, если в таком пустяке не удается сравняться, что же об остальном думать? Разозлился, взлохматил волосы и к ребятам. Нахулиганили мы в тот день. Принесли в парк ведро воды и из кустов девчат облили. Девчата в нарядных платьях пришли, а мы их — водой. И убежали.
Ну, вот. А тут вдруг Володя зовет меня в детскую комнату. Вас не было. Мы сначала в шахматы сыграли, вничью вышло, а потом он говорит: пойдем к нам, чаю попьем. Я согласился. Пойду, думаю, погляжу. И пошел.
Он тут недалеко жил. Знаете? Одна комната у них. И вдвоем с матерью, как у нас. Только так, да не так. В комнате чистота. Посередине круглый стол стоит под белой скатертью. У стены — кровать. У другой стены — диван. Еще письменный стол у окна. И шкаф: внизу — посуда, а на верхних полках — книги. Много книг. То есть вообще-то не так уж много, но мне показалось — много, потому что у меня ни одной не было, кроме учебников. Над кроватью коврик висел. А над диваном большая фотография в рамке, двое сняты.
— Мать с отцом? — спрашиваю.
— Да. Отца я только по этой фотографии и знаю.
— Бросил вас?
— На фронте погиб.
На фронте… А мой знать меня не пожелал. Скрылся. И даже фамилия у меня не отцовская, а мамина.
Понемногу разговорились мы. Мать у Володи работала медсестрой в больнице. Зарплата маленькая, жили трудно.
— Но теперь я стипендию получаю, теперь матери легче. И во время практики заработал полторы тысячи. Пальто маме купил. А то она ходила еще в довоенном. И перелицовывала, и чинила, а все равно старье. Рада была.
Он про свою мать говорит, а я свою вижу. Телогрейка с оторванным карманом. Волосы седые из-под платка выбиваются. И опять жалко мне ее стало. Так, со стороны, по-человечески поглядел, и стало жалко. Сижу, молчу.
— Ты что задумался? — Володя спрашивает.
— Так, ничего.
— Сейчас я чаю поставлю, есть хочется.
Сбегал в кухню, вернулся, полез в шкаф. А в шкафу пусто. Хлеб на тарелке да посуда, а больше ничего. Володя присвистнул, оглянулся на меня и засмеялся.
— Знаешь что, — говорит, — ты посиди, а я в магазин сбегаю. У нас магазин через дорогу. Я в одну минуту, пока чайник кипит.
Я не хотел один оставаться в чужой квартире.
— Вместе пойдем.
Он — никак.
— Нечего там делать вместе, ты посиди, я тебе сейчас книгу любопытную дам. Или лучше «Огонек» посмотри.
Открыл верхнюю дверцу шкафа, достал журнал. И деньги там же лежали. Не очень много, но сотни три, наверное, было. Он отсчитал себе, сколько надо, и убежал. Оставил в своей комнате вора и убежал. Как вы думаете, нарочно сделал? Я думаю — нарочно. И деньги показал. Мог же достать незаметно, чтобы я не видел. А он открыл дверцу настежь и взял.
Это я сейчас думаю, что он нарочно сделал. А тогда не понимал. Было мне и неловко в чужой квартире, и хорошо. Оттого хорошо, что человеком себя почувствовал. Не вором, а просто человеком. Вот он ушел, оставил меня одного в своей квартире, я знаю, где лежат деньги, но я же их не трону. Я был карманником, но могу стать честным человеком. Как Володя. Как любой другой. Могу учиться. Могу работать. Могу на свои деньги купить матери новое платье.