Подвинул к себе бумажку, написал два существительных, потом еще два. Стал мне объяснять.
— Понял?
— Понял.
И не соврал ведь я, правда, понял.
— Ну вот, а ты школу хотел из-за такого пустяка бросать. Разве можно так просто сдаваться? Так будешь всегда с трудной дороги на легкую сворачивать — далеко не уйдешь.
И опять помолчал.
— А мальчишек зря побил. Ты большой, так веди себя по-солидному. Да еще вот что… Скажи-ка мне: всерьез пришел учиться? За ум взялся или по другой какой причине, время провести сел за марту?
— Всерьез.
— Я так и думал. Тогда работай как следует. Я с Ириной Ивановной поговорю, чтобы помогла тебе по русскому языку.
Не знаю, как он там поговорил, но, верно, стала Ирина Ивановна заниматься со мной дополнительно. Останемся после уроков, правила мне объясняет, диктанты пишем. Когда «а» писать, когда «о», безударные гласные и вообще разное там по грамматике. «Никто, никакой» — «ни» вместе. Кое-что запомнил все-таки. Ирина Ивановна похваливает меня. «Прежде ты по двадцать ошибок делал в диктанте, а теперь — по двенадцать. Сдвиги есть». Сдвиги! А у самой в глазах — презрение. «Дурак ты, думает, дурак, еще я тут после уроков должна с тобой сидеть». Как узнал, что думала? А видно. Сразу видно, от души человек говорит или так…
В общем, за двенадцать ошибок оценка такая же, как за двадцать — единица. А по истории — двойка. И по арифметике тоже. Хотя Мария Михайловна мне помогала, все равно — двойка.
Просчитался я. Самого себя не знал, когда пошел в школу. Ленивый стал, отвык учиться. Приду домой — на улицу тянет. А тут еще Борька с Эдиком явятся: «Айда, погоду посмотрим». И шатаемся по городу до поздней ночи. Утром возьму книжку, а мне будто кто шепчет: «Брось, сегодня не спросят». И верно, думаю, на черта каждый день учить, если спрашивают раз в четверть!
А самое главное — скучно мне было в школе. Я и по годам не маленький, а если по жизни взять, так жизнь меня еще старше сделала. С ребятами мне неинтересно. В перышки играть начнут, или спор какой пустой затеют, или загадки примутся отгадывать. А на уроке тоже не лучше. «В двух ящиках было двадцать семь килограммов яблок. Когда из одного пересыпали в другой…» Глупо. Зачем пересыпать из одного в другой? Ребята решают, только перья скрипят, а я чертиков рисую. И думаю, если вовремя не учился; так лучше не браться.
Неправильно рассуждал. Я теперь понимаю — неправильно. Сколько людей взрослых учатся, даже семейные, у нас мастер — сын в восьмом классе, и сам в вечернюю школу ходит в восьмой. А тогда засела мне в голову эта мысль, и все. Как-то утром мать будит: «В школу пора», а я говорю: «Не пойду, голова болит». Раз пропустил. Потом еще. В общем, пошла та же история. Прогулы да двойки, двойки да прогулы. Однажды вызывает меня завуч.
— Что же, Рагозин, обманул, выходит, меня? Говорил, что серьезно решил учиться, а сам?
Я молчу. Он стыдит меня, а я молчу. Что скажешь?
— Ты просто, — говорит, — лентяй.
Лентяй? Правильно. Лентяй. Вор. Шпана. И нечего лезть со свиным рылом в калашный ряд. Попробовал? Не вышло? Ну и плевать. Жил без школы и еще проживу.
Павел Михайлович, вроде как вы, меня уговаривает: возьми себя в руки, учись, где твоя воля… и разные там слова. А до меня эти слова, как нерусские, не доходят. Потому что я сам в себе разуверился. Понял, что последний раз в школе, не приду больше. И не пошел.
23
О том, что Рагозин бросил школу, я узнала не сразу. Из школы не позвонили, сам Николай стыдился заходить. А у меня как раз в то время оказалось много трудных ребят. И с одним бригадмильцем случилась неприятность: вместо того, чтобы бороться с хулиганством, сам нахулиганил. И потом… Потом были личные переживания, я о них после расскажу. Из-за всего этого я и не заметила, что Коля Рагозин перестал заходить в детскую комнату.
Однажды встретила его мать, спросила, как у него дела в школе. Анна Васильевна горестно поджала губы, махнула рукой.
— Не учится он. Бросил. Опять на улице да на улице. И пьяный раза два приходил. Сам ли деньги добывает, дружки ли поят, не знаю. Спрошу — молчит.
— Как же вы не пришли ко мне? — с упреком и, кажется, даже с раздражением спросила я. — Почему не сказали, что Коля бросил школу?
Анна Васильевна вздохнула.
— Что ж говорить. Большой стал, сам понимает. Шестнадцатый год ему.
— Тем более ему совет нужен. Вот паспорт получит, на работу поступит…
Рагозина снова безнадежно махнула рукой.
— Не надеюсь я на него. В школе не удержался, а на работе тяжелее, и вовсе не удержится. Так уж, видно, придется мне с ним маяться.