— Нельзя так думать, Анна Васильевна, — сказала я, взяв ее за руку.
— Я на вас не в обиде, вы уж как старались его вразумить, да что ж, если не вышло. Свою голову не приставишь.
Неужели Коля не изменился к лучшему, неужели я обманулась? Нет, не может быть. Бросил школу. Плохо, конечно. Но вовсе это не значит, что на парня надо махнуть рукой…
— Анна Васильевна, договоримся так: пусть Коля придет сегодня вечером ко мне. Обязательно отправьте его, слышите, обязательно. Скажите — я велела прийти, мне надо поговорить с ним.
— Я скажу. Только не пойдет он.
— Должен прийти.
Анна Васильевна кивнула и пошла прочь. Я постояла, глядя ей вслед. Я думала о том, что велика доля ее вины, ее неосознанной вины в изломанном детстве сына. Зачем она идет по жизни, сгорбившись? Ну, трудно, ну, неладно сложилась личная судьба, но разве же это все? Если бы у меня был сын… Сын — это счастье, а она никогда не понимала этого. Надо поговорить с ней… Потом, после разговора с Колей.
Вечером Николай распахнул дверь в детскую комнату. Шапка сдвинута на затылок, ворот рубахи расстегнут, пальто нараспашку. Вошел, остановился против моего стола, вызывающе сказал:
— Напрасно вы это. Что знали, все сказали, нового не придумаете, только время зря будете тратить.
Я почувствовала запах водки.
— Как ты смел явиться ко мне пьяным?
— Я не пьяный. Сто грамм… Меня пьяным напоить — разоришься. А какие мои доходы, чтобы пить? Никаких доходов нету! Ребята угостили — вот и выпил.
— Какие ребята?
— Ну зачем вам знать? Знакомые ребята.
Пьяный, неряшливый и нахальный, он был противен мне. Я встала, подошла к Николаю, сверху вниз заглянула ему в лицо. И вдруг неудержимая злость и обида вспыхнули во мне.
— Чем гордишься? Что ты распоясался? Безмозглый, пьяный мальчишка! Я тебя к настоящей жизни тяну, на большую дорогу стараюсь вывести, а ты хочешь на задворках юность провести? Вместо того, чтобы устать во весь рост, на брюхе ползаешь перед бандитами за рюмку водки? Эх, ты! Я к тебе всем сердцем, а ты ко мне задом норовишь повернуть. Дерзости говоришь? Говори, еще говори, я послушаю, только не раскайся потом. «Нового не придумаете!» Петька Зубарев новое придумал для тебя? Ему веришь? Ну, что ж! Ступай к нему. Пей с ним. Воруй. В тюрьму с ним иди — по нему давно тюрьма плачет и по тебе, видно, тоже. Иди!
Я повернула Рагозина к двери и слегка подтолкнула.
Он сделал шаг, потом обернулся, взглянул с откровенной, угрюмой злостью и выкрикнул:
— И пойду, и сяду! Вас не касается! Никого не касается! Сам за себя отвечаю…
Он выскочил, хлопнув дверью. Тут только я вспомнила, что так и не спросила, почему он бросил школу. Глупо. Как ровня поссорилась с мальчишкой. Нервы начинают сдавать. Но все-таки, если есть на плечах голова, подумает над моими словами. А нет, так ему ничего не вдолбишь.
Не надо было мне терять его из виду. Да ведь, думаешь, — учителя, классный руководитель… У меня же не один он… Впрочем, бесполезно оправдываться. Упустила парня. Он за ум взялся, мне бы его поддержать, а я упустила. Да и школа тоже — хоть бы позвонили, сказали, что бросил учиться.
Я схватила телефонную трубку и вызвала школу. Подошел завуч.
— Рагозин? Да, не учится, больше месяца, по-моему. Он же переросток, ему трудно с малышами. Учился плохо, пропускал уроки. Я с ним беседовал, мне кажется, — у него какая-то душевная неурядица.
— Какая-то? — ехидно переспросила я. — А если вам кажется, так почему же вы не попытались узнать, что за неурядица?
— Вы на меня не кричите, я вам не подчиненный.
Этим замечанием он только больше взвинтил меня.
— К черту нежности! Речь идет о судьбе человека, а не о том, кто кому подчиняется. Вы вышвырнули парня из школы…
— Никто его не вышвырнул, Вера Андреевна, — тихо возразил завуч. — Он сам ушел… — И добавил с неожиданной горечью: — Отсеялся…
Он еще подождал, не скажу ли я чего-нибудь. И я держала трубку, ждала. Но никто ничего не сказал, ни он, ни я. Мы оба молча признали свое поражение.
24
Коля ушел от меня, и я не знала, как снова найти к нему путь. Несколько раз я пыталась беседовать с ним, но он забрался в скорлупу, через которую не в силах были пробиться мои слова. Марию Михайловну он тоже не слушал. Володю терпеть не мог. Матери грубил. Я боялась, что он снова ввяжется в какую-нибудь скверную историю, и просила бригадмильцев по возможности следить за ним.
Так и случилось. Петька Зубарев мог торжествовать победу надо мной. Николай пошел с ним на преступление. И Борис тоже. Если бы не бригадмильцы, Николай не поступал бы теперь на курсы шоферов, а отбывал бы срок в заключении.