28
Почему-то он считал предосудительным показать свою радость. Вошел, медленно вынул из кармана паспорт, с деланным равнодушием протянул мне.
— Только что получил?
— Прямо из милиции — к вам.
— Ну-ну, покажи. Смотри, как ты хорошо получился на фотографии.
— Нарочно перед этим в парикмахерскую ходил, — немножко иронизируя над собой, поясняет Рагозин.
— Теперь ты стал взрослым человеком, Коля. Надеюсь, что не запятнаешь свой паспорт, будешь достойным советским гражданином.
Черные глаза Коли Рагозина искрятся радостью.
— Завтра пойдем с тобой на завод.
— А сегодня нельзя?
Я смеюсь над его нетерпением. И он, глядя на меня, тоже смеется. Кажется, я в первый раз слышу его смех, чуть-чуть хрипловатый и какой-то неумелый.
— Пойдем завтра. А теперь ступай домой, порадуй мать.
У меня беспокойный день. Приходит Мария Михайловна, рассказывает о парнишке, который ворует у матери деньги. Мать скрывала от отца и от всех, но вчера он окончательно обнаглел, стащил всю отцовскую зарплату, и мать не вытерпела, поделилась горем с Марией Михайловной.
Не успеваем мы закончить разговор, как приходит старушка, жалуется на соседскую девчонку, которая выбила ей стекло. «И ведь не первый раз, милая моя, кабы первый, я бы разве жаловалась. Только вставила — она опять камнем в окно. Я опять вставила, ушла, а она — третий раз».
Я пишу повестки родителям, вызываю на вечер. Извиняюсь перед Марией Михайловной и перед старушкой и ухожу. Мне нужно побывать на заводе. Непременно сегодня.
Горбов встречает меня с обычной неприветливостью. Ладно, пусть.
Я коротко сообщаю, что Коля Рагозин, о котором у нас был раньше разговор, получил паспорт. Завтра он придет. Где он будет работать? На строительстве? Пусть на строительстве. Но я прошу назначить его в хорошую бригаду. Туда, где требовательный бригадир и крепкая дисциплина.
Горбов хмурится. Моя просьба кажется ему посягательством на его великие права. Он сам знает, кого куда назначать. Однако же открыто своего недовольства не высказывает. Более того: он предлагает мне пройти на стройку, поговорить с прорабом и выбрать бригаду, в которой…
— В которой будут перевоспитывать вашего Колю.
Я пропускаю иронию мимо ушей. Это прекрасная мысль: познакомиться заранее с бригадой, где будет работать Николай. Может, зря я на районной партконференции назвала Горбова человеком с черствой душой? Или, наоборот, после партконференции стал он добрее?
До стройки довольно далеко. С трудом втискиваюсь в автобус. В какую бригаду лучше устроить Николая: к молодежи или к пожилым? Хорошо бы к молодежи. Если хорошие, чуткие ребята…
Кто-то бесцеремонно толкает меня в бок.
— Сходите?
— Какая остановка? А, да-да, выхожу.
Когда Андрей ухаживал за мной, здесь рос молодой березовый лесок. По воскресеньям мы приходили сюда, подолгу сидели на траве, читали друг другу стихи, мечтали о счастье. Однажды нас застиг внезапный дождь. Редкие березки не могли защитить от холодных косых струй. Андрей отдал мне свой пиджак, но все равно мы оба промокли до жестокой дрожи, только он в своей рубашке первым, а я, под пиджаком, позже.
Во время войны здесь пасли коров. У старой Гордеихи бомбой убило телку. Березки жители обломали на веники. А потом город надвинулся на пустырь, и вот теперь здесь стройка.
Два дома растут рядом, на одном каменщики выкладывают уже пятый этаж, другой поднялся до третьего. Могучий кран осторожно подает строителям то люльку с кирпичом, то бадью с раствором, то железную балку.
Почти, посередине пустыря стоит не то дощатый дом, не то сарай с маленькими окошечками. Это — строительная контора. Захожу, спрашиваю прораба.
— Я — прораб, — говорит один из троих, склонившихся над расстеленным на столе чертежом.
Объясняю, зачем пришла. Слушают внимательно все трое. Потом начинают совещаться.
— К Терентьичу его надо, — советует высокий пожилой человек.
— Как думаете, плотник из него получится? — спрашивает прораб.
— Почему же не получится? Только лучше бы его к молодежи. А этот Терентьич…
Все смеются.
— Терентьич только месяц как женился, — объясняет прораб. — Двадцать четыре года ему. И чего в самом деле прозвали парня по-стариковски?
— Так уж, из уважения, — отвечает пожилой. — По-настоящему-то он Павел Терентьич Корнеев. Может, сами с ним хотите поговорить?
— Обязательно.
Пожилой человек, оказавшийся мастером, провожает меня к Корнееву.
В просторной комнате нового дома плотники сбивают полы. Бойко стучат молотки, загоняя гвозди в мягкую сосну. Один из плотников под аккомпанемент молотков негромко поет, умолкая, когда этого требует работа, и снова начиная ту же песню про разудалого Ваню.