— Терентьич, вот с тобой хотят побеседовать, из милиции пришли, — говорит мастер, озорно поглядывая на меня и чуть заметно подмигивая: пугнем, мол, парня.
Певец умолкает, распрямляется, стоя на коленях, потом поднимается. На лице его, к великому удовольствию мастера, явное недоумение. Другие плотники с любопытством смотрят на Корнеева.
— Из милиции? Чего это? — спрашивает Корнеев, подходя к нам.
— Ничего страшного, Павел Терентьич, — отвечаю я. — Просто мне надо поговорить с вами об одном пареньке.
И я коротко рассказываю о своем протеже.
Корнеев хмурится.
— А чего это к нам? У нас уж бригада сдружилась, пять лет вместе работаем, и всякий свое дело знает. И людей у нас хватает. Ни к чему нам это.
— Вам ни к чему, верно, — вынуждена я согласиться, — но если думать не только о себе, если по-комсомольски…
— Да я не комсомолец.
— Ну, все равно. Если ему сейчас не помочь, может пойти по кривой дорожке. А у вас в бригаде, мне сказали, настоящие люди, могли бы на него повлиять.
— У нас в бригаде порядочек, — сказал, подходя, коренастый круглолицый плотник, который издали прислушивался к разговору. — Молодой парнишка-то?
— Шестнадцать лет.
— Ребенок. Это вроде как нам в дети его взять.
— Я и говорю, — подтвердил Терентьич. — Тут работать надо, а он, небось, молоток держать не умеет.
— Все не умели поначалу, — заметил мастер. — Тебя разве не учили?
Корнеев посмотрел на мастера, на меня, подумал.
— Ладно, — согласился он. — Пусть приходит.
И он вернулся к работе, считая разговор оконченным.
Мы вышли вместе с мастером. Я огорчилась тем, что Корнеев так неохотно снизошел к моей просьбе. Может быть, поговорить с каким-нибудь другим бригадиром? Пусть не к плотникам поступит, пусть к каменщикам, только бы относились к парню хорошо.
Мастер угадал мои мысли.
— Вы не сомневайтесь, — сказал он. — Терентьич любит на себя важность напустить, особенно — перед новым человеком. А парень он душевный. И бригада у него все равно, что одна семья. Считайте, что повезла вашему парнишке.
29
Коля стал рабочим.
Через две недели он получил первые заработанные собственным трудом деньги. По этому случаю у Рагозиных был устроен праздник, на который пригласили Терентьича с женой и меня.
Я пошла к ним не в форменном, а в легком летнем платье. Мне было очень приятно идти к Рагозиным просто так, в гости.
Быть может, кому-нибудь праздничный стол показался бы слишком скромным. И гостей было мало. И не было музыки, а по радио передавали совсем не подходящие к случаю отрывки из «Евгения Онегина».
Ну да, конечно, было не слишком торжественно. И все же это был один из самых прекрасных праздников, на каких мне случалось пировать.
Мы сидели за столом, ели пироги с мясом, которые Анне Васильевне очень удались. Немного выпили, мужчины — водки, женщины — самодельной наливки.
— Как работает-то, ничего? — спросила Терентьича Анна Васильевна, жаждавшая, чтобы сына похвалили.
— Парень старательный, — солидно ответил Терентьич. — Мы его хотим в баскетбольную команду втянуть.
— Не играл никогда, — признался Николай.
— Научишься.
— Давайте споем, а? — предложила жена Терентьича.
И мы тихонько спели «Подмосковные вечера».
Анна Васильевна налила всем еще по рюмке.
— Давайте выпьем за Веру Андреевну, — сказал Николай, глядя на меня славными черными глазами. — Вера Андреевна, вы для меня — как вторая мать.
Стыдно плакать за столом. Но я ничего не могу поделать — слезы набегают на глаза и, как ни склоняйся, не удается их скрыть. Впрочем, что же скрывать, здесь все свои люди…
— Я хотел Бориса позвать, да его не было, — говорит Николай.
— А ты сходи еще, — советует Анна Васильевна. — Может, пришел теперь.
Он выходит. И через минуту возвращается. Почему-то задерживается у двери, бледный и растерянный.
— Коля, что случилось?
Он медлит.
— Коля! — требовательно повторяю я.
— Арестовали Борьку. Час назад.
БОРИС И АЛЛА ТАРАНИНЫ
Так случилось мне в один день испытать радость победы и горечь поражения. Коля Рагозин праздновал первую получку. Бориса Таранина арестовали.