— Пойдемте, — сказала я, вставая.
— Куда? — опешила она.
— К Борису. К вам.
— Нельзя этого. Убьет меня сам, как узнает, что к вам прибежала. А мне так тягостно стало — и пожаловаться некому.
— Не бойтесь. Не убьет. Но вы сами во многом виноваты.
— Знаю, не корите. Сама себя закорила.
— Я не о том, что раньше было. Но зачем вы позволяете мужу издеваться над собой? Нельзя все прощать, Зоя, дорогая моя, нельзя.
— Ох, тяжело мне, — вздохнула Таранина.
Мы вышли. С неба крупными хлопьями падал снег. Сквозь густую его пелену матово светились электрические огни. По улице медленно бродили гуляющие, группа девушек оживленно обсуждала новую кинокартину, юная пара со счастливыми лицами встретилась нам, потом под руку — старичок со старушкой. А Борис украл сто рублей и лежит с перевязанной головой. Какая дикость! Вон идут ребятишки с салазками. Это они от оврага, там чудесная гора, я когда-то тоже каталась там. Надо совершенно не уважать себя, чтобы терпеть от мужа брань и побои. Но теперь что-то взбунтовалось в Зое. Ужасно далеко они живут. Нет, почему Борис снова пошел на воровство?
— Воротились бы вы лучше, Вера Андреевна. Завтра, что ли, навестите, — сказала Таранина.
— Пришли ко мне за помощью, а теперь боитесь, — упрекнула я ее.
— Как бы хуже не было.
— Куда же хуже?
Я иду к Тараниным, хотя не представляю ясно, зачем. Поговорить с Борисом? Нет, с Борисом — в другой раз. Я думаю сейчас не о нем. Необузданная натура Таранина-старшего, его жестокость — вот с чем я должна в первую очередь бороться. Но как? Одна я ничего не могла добиться. Значит, нужно искать помощи у людей.
— Зоя Киреевна, неужели соседи никогда в ваши семейные неурядицы не вмешивались?
— Соседям что за дело, у всякого свои заботы.
— Нет, люди вовсе не такие черствые. Я знаю.
Да, я знаю. Есть в Ефимовске двенадцатилетний гражданин Леня Михеев. Мать совсем не заботилась о нем: уйдет на работу, комнату замкнет, а парнишка вернется из школы — ни поесть, ни погреться. Сколько я ни говорила с матерью — все без толку. Тогда пришла в дом, иду от двери к двери, стучу: «Выходите на собрание, выходите на собрание!» Михеева не слушала меня, но отмолчаться, когда заговорили все жильцы, не посмела. Теперь иначе относится к сыну. Может быть, и для Тараниных годится такое лекарство?
Я вхожу в дом немного позже Зои Киреевны. В первую очередь — к Тараниным. Яков Иванович сидит за столом, подперев голову руками. За перегородкой тихо. Нет никого или притаились?
— Здравствуйте, Яков Иванович.
— Зачем пожаловали?
— Где Борис?
— Вон, за стенкой лежит. Слышали уже?
— Слышала.
— Учить меня пришли? А я вас вот чего хочу спросить. Вы все ходите, повестки пишете, учите людей: это не так и то не этак. А свои дети у вас есть? Нету? Ну, и как же вы насчет чужих знаете? Вы бы своих завели. Вот хоть как у меня: дочку да сына. Вырастили бы их хорошими, потом бы меня позвали и сказали: «Вот у меня какие дети». Тогда бы я вас послушал! А теперь не верю, вам, вот какое дело.
— Не верите мне? Ну что ж. Зато у ваших соседей дети есть. Сейчас я их попрошу собраться, поговорим о ваших методах воспитания.
— Чего? Судить меня?!
Из-за перегородки выбегает испуганная Зоя Киреевна.
— Не надо, Вера Андреевна, не надо, что вы это задумали на позор нас выставлять.
Таранин поднимает на жену тяжелый взгляд.
— Чего трясешься? — презрительно говорит он. — Пусть хоть весь город собирает. Я ей сказал и всем скажу: за своим порогом я хозяин!
На минуту захожу за перегородку к Борису. Он лежит на кровати — бледный, серьезный, с перевязанной головой. Я ни о чем не спрашиваю его, ни в чем не упрекаю.
— Ты не волнуйся, Боря, — говорю я. — Мы только поговорим. Соберемся и поговорим, как тебе и всем вам жить дальше.
9
Сначала захожу к Букаловым. Вся семья сидит за самоваром, приглашают меня, но мне не до чаю. Объясняю, зачем пришла.
— Знал бы я, что так выйдет, — отдал бы Борису эту сотню, — расстроенно говорит Букалов. — Конечно, нельзя воровству потакать. Но чтобы родного сына увечить…