— Этим не воспитаешь, — вмешивается жена Букалова. — Мы вот своих сроду не били.
— У нас есть один мальчик, его мать все время бьет, а он хуже всех учится, — подает голос старшая девочка.
— Катя, сколько раз тебе говорила: не лезь в разговор взрослых, пока не спросят.
— Ты в каком классе учишься? — спрашиваю я Катю. — В четвертом? А как фамилия этого мальчика?
Я записываю в блокнот фамилию и снова обращаюсь к Букаловым:
— Так вы выступите на собрании?
— Странно это что-то, — недовольно говорит хозяйка. — Как в чужие дела мешаться?
— Странно другое, — запальчиво возражаю я, — видеть безобразие и молчать… Мол, моя хата с краю, я ничего не знаю. Если все так будут рассуждать…
— Вы не обижайтесь на нее, — заступается за жену Букалов. — Неприятностей лишних никому не хочется. А Таранин — он такой… Я согласен, я свое слово скажу, а собрание вряд ли получится. Боятся его, Таранина-то. Никто не захочет связываться.
Предсказание Букалова отчасти оправдывается. Один сосед Тараниных говорит мне: «Я его не трогаю, и он меня не трогает — больше мне ничего не надо. А как он там в семье — меня не касается». Женщина из другой комнаты испуганно машет рукой: «И-и, куда там, с ним связываться. Вы — из милиции, у вас у всех револьверы, а мое дело одинокое, побьют, и заступиться некому». В двух комнатах хозяева притворились, что их нет дома, вовсе не открыли дверь.
Все же собралось семь человек. Вынесли в коридор табуретки, сели в кружок. Я снова постучалась к Тараниным.
— Товарищ Таранин, вас ждут.
Он сделал вид, что не понимает.
— Чего? Ах, насчет моей персоны побеседовать? Не пойду.
— Придется пойти.
— А я не желаю.
Мне, видимо, не удалось скрыть растерянности — я поняла это по ехидной улыбке, промелькнувшей на губах Таранина.
— Не желаю, — повторил он.
— Хорошо, тогда мы придем к вам, — быстро проговорила я и, выглянув в коридор, пригласила: — Товарищи, заходите сюда. Только со своими табуретками.
Теперь растерялся Таранин. Пока он соображал, как поступить, нежеланные гости уже вошли и расселись вокруг стола. Он следил за ними с недоумением и как будто с некоторым любопытством. Зоя Киреевна не показывалась из-за перегородки.
— Товарищи, я вас просила прийти затем… — начала я.
И вдруг вспомнила о Борисе. Он лежит за перегородкой и слышит каждое слово. Это непедагогично. Ведь мы будем говорить не только о нем, но и о его родителях, вообще — о семье. Как же быть?
Если бы он был здоров, мог бы уйти. А, может быть, в этом нет надобности? Он уже многое понимает сам. Он должен понять, что я борюсь за его будущее. И все равно ничего нельзя сделать — люди уже собрались.
— …Затем, чтобы посоветоваться. Как будто не полагается вмешиваться в личную жизнь. Но если эта личная жизнь калечит детей, — неужели мы можем смотреть равнодушно и молчать? Вы лучше меня знаете, о чем я говорю, семья Тараниных все время у вас на глазах. Давайте подумаем, поговорим, как быть.
— Вон Букалов хотел помочь, — говорит Козлова, худая крепкая старуха, — а его же и обворовали. Нет уж, в чужие дела лучше не соваться.
— Верно, бабка, — одобрительно произносит Таранин, — непрошеным советчикам по шее дают.
— По шее ты мастер давать, Яков Иванович, — вступает в беседу Букалов, — это известно. А вот мозгами шевелить не любишь. С женой по-скотски обращаешься, сына едва не изувечил. Нехорошо он поступил, кто говорит, что хорошо, так ведь человеку язык дан, чтобы разговаривать, разум, чтоб понимать. Ты объясни, ты поругай, накажи, а табуреткой по голове — это не наука. Сейчас ты его бьешь, а подрастет — он тебя стукнет. И жить с тобой не будет, останешься на старости лет один, как бобыль.
— Сам ты, Яков Иванович, виноват, что сын воровать пошел, — заговорил пожилой лысоватый человек — счетовод Митрошин.
— Я учил Борьку воровать? — крикнул Таранин.
— Про это я не говорю. Только ведь ребенок внимания требует, ласки. А ты своего сына хоть Борей назвал когда? Не слыхал я ни разу. «Борька! Борька!» А хуже того — пример подаешь скверный. Ты сколько не работал? Год без малого, недавно только устроился. Ну, и сыну трудовая жизнь постыла. Ты водкой тешишься, к сударушке ходишь, а ему картежная игра по душе пришлась. Ты спекуляцией денежки наживаешь — люди-то видят, не упрячешь такое дело, — а Борис — воровством попытал. Одно другого стоит.
Таранин ничего не возразил Митрошину, только вопросительно оглядел своих соседей, точно увидел в первый раз. Молодая женщина Дуся Шаталова, по слухам, любительница сплетен и скандалов, жадно смотрела в рот Митрошину.