— Народный суд города Ефимовска слушает дело по обвинению Таранина Бориса Яковлевича в нанесении телесных повреждений гражданину Сомову по статье 142, часть I.
В зале становится тихо. Борис отрывисто отвечает на вопросы судьи. Он угрюм и равнодушен, словно это не его судят, а кого-то другого.
Отец и мать Бориса сидят на один ряд впереди меня. Я вижу в профиль их лица. Яков Иванович сегодня трезв, лоб его наморщен глубокими складками, взгляд неотрывно устремлен на сына. Зоя Киреевна опустила вниз повязанную темным платком голову, губы ее беззвучно шепчут что-то. Она не слушает судью, на лице ее — ни внимания, ни надежды. Кто знает, какие у нее мысли сейчас?
С у д ь я. Обвинение понятно?
О б в и н я е м ы й. Понятно.
С у д ь я. Виновным себя признаете?
О б в и н я е м ы й. Признаю.
Суд идет своим чередом. Борис рассказывает о преступлении, прокурор и адвокат задают ему вопросы. Заседатель, пожилой рабочий с химического завода, смотрит на Бориса, стараясь придать своему лицу выражение бесстрастного внимания. Но, помимо воли, во взгляде его заметно недоумение. Он как будто не может поверить, что такой молоденький и толковый парнишка мог пойти на преступление.
П р о к у р о р. Какого цвета была рукоятка ножа?
О б в и н я е м ы й. Я сказал, что нож был не мой. Я его не видал. Кто-то сунул мне в темноте.
С у д ь я. Но вы нарисовали у следователя нож?
О б в и н я е м ы й. Он мне сказал: надо дело закрывать. Я и нарисовал.
Жалкие увертки. Жалкие попытки смягчить свою вину. Глупый мальчишка! Сколько раз я говорила тебе, что нельзя шутить такими вещами. У тебя однажды отобрали нож. Тебе дали возможность свободно выбрать путь в жизни и идти по нему. А ты? Что ты выбрал, Боря?
Гнев и боль сливаются в одно горькое чувство, давят сердце. Идет допрос потерпевшего, потом — свидетелей, я глухо слышу звуки голосов, изредка улавливаю обрывки слов, но не могу сосредоточиться. Борис сидит, ссутулив плечи и безучастно глядя перед собой. «Все равно, — написано на его лице, — теперь уж ничего не поделаешь».
Допрашивают свидетельницу — квартирную хозяйку потерпевшего.
— Парень он хороший, непьющий, скромный, все бы такие были. С девушкой дружит давно, больше года. И в тот вечер с ней в парк пошел. Вернулся поздно, я уж спала, открыла ему дверь и опять легла. Лежу, а тревожно мне чего-то, не спится. Слышу: вроде кто застонал. Думаю: почудилось. Нет, опять. Я к нему. «Костя, что с тобой?» А он бледный, за живот держится, и руки в крови. «Порезали меня, тетя Груня». Я в скорую помощь звонить. Три недели парень пролежал в больнице, ладно, еще благополучно кончилось…
Когда суд удаляется на совещание, я ухожу. Моя роль в драме Бориса Таранина кончена. Теперь ничего нельзя исправить.
19
На столе лежит письмо. Долго рассматриваю конверт, не пойму, откуда письмо. Мысли все еще там, в зале судебного заседания. На какой срок осудят Бориса? И неужели все-таки нельзя было добиться, чтобы он пошел по иному пути? Из Иркутска. Письмо из Иркутска, от Аллы. Я разрываю конверт.
«Дорогая Вера Андреевна! Я долго Вам не писала, Вы не сердитесь: хотела написать, когда все будет ясно. Теперь уже можно писать.
Но сначала я расскажу, как ехала. Поезд шел от Москвы пять суток, и я целыми днями смотрела в окно. Утром встану раньше всех и — к окну. Первый раз я видела такие огромные просторы — то равнины, то горы, то мост через широкую сибирскую реку. Я смотрела на города и села, на людей, которые ехали со мной в вагоне, и мне казалось, что все они живут настоящей, счастливой жизнью. И я думала о себе, что я тоже буду теперь с ними вместе, и мне было легко и хорошо. Один пассажир даже сказал: «Девушка, вы к жениху едете? У вас счастливые глаза». Я сказала: «Нет, не к жениху, а к бабушке».
Мария Алексеевна приняла меня ласково. Увидала и заплакала, вспомнила дядю Сережу, и я тоже с ней поплакала, а потом мы стали разговаривать. Она спрашивала о маме и вообще о нашей семье, и я сказала ей всю правду. И она просила, чтобы я звала ее бабушкой, как раньше.
Первую неделю бабушка не велела мне идти на работу, чтобы я отдохнула, а потом мы пошли вместе, и я устроилась в пошивочное ателье ученицей. Научусь шить, потом стану закройщицей, мне это очень нравится, буду шить нарядные платья и костюмы. И сама оденусь красиво, мне тоже хочется. А когда-нибудь приеду в отпуск в Ефимовск и сошью платья Вам и маме.
Вера Андреевна, я стала теперь совсем другая, люди хорошо ко мне относятся, и я стараюсь быть хорошей. Спасибо Вам, что посоветовали приехать сюда. Я Вам этого никогда не забуду, Вы и бабушка для меня самые родные люди.