— Переходим на самообслуживание? — усмехнулся Эдик, однако поднялся с дивана.
Обед поспевал вовремя. «А, может, это не такая уж глупость?» — подумала Елена Васильевна, довольная послушанием сына.
— А теперь, мама, позволь получить с тебя за работу, — улыбаясь, сказал Эдик.
Она как раз переворачивала котлету, котлета неловко шлепнулась на сковороду, жирные брызги упали на плиту. Запахло чадом.
— Уйди отсюда, не мешай, — сказала мать.
— Мне нужны деньги. Двадцать рублей, — серьезно и требовательно проговорил Эдик.
— Денег нет. Иди в комнату. Иди, тебе говорят.
— Мне нужно, мама.
— Зачем?
— Ну, не все равно?
— Ну, так и бери, где хочешь, если все равно.
— Ах, так? Хорошо, я найду, где взять, — загадочно сказал Эдик и вышел из кухни.
Предостережение Марии Михайловны о том, что Эдик способен на дурные поступки, мгновенно всплыло в ее сознании. «Что, если это правда? — с ужасом додумала Нилова. — Если он и в самом деле попытается добыть денег на стороне. Как? Картежной игрой? Воровством?»
Она кинулась в комнату. Эдик понуро сидел у стола.
— Зачем тебе деньги, Эдик? — заискивающе спросила она. — Ведь у тебя все есть. А у нас сейчас, правда, затруднительное положение. Папа получит, и я дам тебе.
— Мне нужно сегодня, — сухо возразил Эдик.
Тогда она, против обыкновения, попыталась проявить родительскую власть.
— Ты ничего не получишь. И с завтрашнего дня засядешь за математику. Я нашла тебе учительницу.
— Математику я учить не буду, останусь на второй год. А денег ты мне дашь. Иначе сама пожалеешь.
— Тиран! — истерически крикнула Елена Васильевна. — Эгоист, мучитель!
Она заплакала злыми, бессильными слезами. Эдик, не обращая внимания, опять лег на диван с книжкой. В кухне что-то зашипело. Елена Васильевна кинулась туда. Оказалось, сбежал суп. И эта последняя неприятность показалась Ниловой самой огорчительной из всех. Она тихо плакала, не вытирая слез, и две крупные капли, скатившись по щекам, упали в кастрюльку.
Тот мир, в котором она жила, гордясь собою, своим сыном и мужем, вдруг распался, и она почувствовала себя беспомощной, одинокой и жалкой. Авторитет родителей… Никакого у нее нет авторитета. Эдик не уважает ее, просто не считается, а Иван… Ему ни до чего нет дела. Знает только свой завод и рыбалку. Она бросила работу ради семьи, ради сына, а жертва ее оказалась неоцененной и ненужной. Эдик груб, плохо учится, а теперь связался с какой-то компанией. Придется дать ему денег, а то он бог знает что может натворить…
И Елена Васильевна пошла, достала из шкатулки две десятки и швырнула их на диван.
— Возьми!
И тут же потребовала выкуп:
— Но ты должен заняться математикой.
— Я подумаю, — снисходительно проговорил Эдик.
Елена Васильевна взглянула на часы и кинулась к умывальнику: вот-вот придет муж. Она умылась холодной водой и припудрила покрасневшие глаза.
Когда Нилов вернулся с работы, он не обнаружил и следа ссоры. По молчаливому сговору и мать и сын не подали вида. Елена Васильевна обычно скрывала все проступки Эдика, отчасти не желая тревожить мужа, отчасти из самолюбивого опасения, что он может обвинить ее в неправильном воспитании сына. Постепенно это вошло в привычку.
Это потом, позже она возненавидела меня. Несправедливо возненавидела: я никогда не желала ей зла.
Да, это потом… А тогда, через неделю после нашего разговора, она прибежала благодарить меня и даже принесла в подарок флакон духов. От подарка я отказалась, а за Эдика порадовалась вместе с ней. С ним у меня был долгий и трудный разговор — сначала в детской комнате, а потом в школе, втроем: Эдик, преподаватель математики и я. У Эдика неприязнь к преподавателю. Впрочем, она взаимна. Щеткин как будто даже огорчился, что с Эдиком будет дополнительно заниматься учительница.
Но, как бы то ни было, Эдик засядет за математику, он дал мне слово. Щеткин обещал почаще спрашивать его. Видимо, Эдик перейдет в девятый класс, с другими предметами у него сравнительно благополучно.
Елена Васильевна очень довольна. Ей кажется, что Эдик уже стал самым образцовым из сыновей. А главное, она сама, без мужа, решила такую сложную воспитательную задачу. Вероятно, и Нилов был доволен, что его не тревожат. Во всяком случае, ни разу не удосужился не только зайти, но хотя бы позвонить, справиться о поведении сына. И в школу тоже не являлся.
Но надолго ли хватит Эдику этого благонравия? Оно вовсе не такое уж устойчивое. Хорошо, что он стал усердно готовиться к экзаменам, но ведь это не все. Разве самой позвонить Нилову? Или зайти к нему на работу? Завтра мне все равно надо быть на заводе.