Сознает ли он, что довел ученика до такого состояния, когда тот вообще не способен воспринимать какие-либо объяснения?
— Кто еще не понял? — продолжает преподаватель, обводя глазами класс. — Все поняли? Значит, один Нилов. Итак…
Щеткин подходит к доске, поднимает руку с мелом.
— Не надо! — кричит Эдик, вскакивая со своего места. — Можете не объяснять. По-вашему, я дурак, ну и пусть, дуракам не нужна математика, обойдусь без ваших теорем.
Щеткин багровеет.
— Выйди из класса.
— И выйду!
Эдик хватает книжки и уходит.
Так это произошло. А теперь Щеткин сидит за моим столом, там, где час назад сидел Эдик. Щеткин написал заявление на своего ученика, ходил к полковнику, полковник направил его ко мне. Математик оскорблен: как же, приходится объясняться с каким-то лейтенантом милиции! «Вы можете считать, что сами себе кинули в окно камень», — вот что я ему сказала. Он пообещал пожаловаться в горком партии. Пусть идет. Если после того, как с ним познакомятся в горкоме партии, Щеткина оставят на преподавательской работе, — может считать, что ему повезло.
Я все-таки продолжаю беседу. Будет или не будет толк, а я должна высказать ему все.
— Вы не уважаете своих учеников. Как вы можете работать с ребятами, если не считаетесь с их человеческим достоинством?
— У меня их больше ста человек. Если я стану перед каждым делать реверансы…
— При чем тут реверансы? Но ведь подростки очень впечатлительны, они горячо реагируют на каждое слово. А вы оскорбили Эдика.
— Поражаюсь, — опять хватаясь за свой острый подбородок, иронически произносит Щеткин. — Поражаюсь вашему отношению… Милиция защищает хулигана и готова обвинить меня. Разболтанный мальчишка выбил в моем доме стекло, мало того — чуть не убил моего ребенка, а мне устраивают допросы и читают наставления. — Голос его вдруг срывается на крик. — Это безобразие! Это хамство! Я буду жаловаться, вы не смеете оставить безнаказанным…
— Перестаньте кричать!
— Что? — теперь очень тихо спрашивает Щеткин. — Вы еще повышаете на меня голос?
— Повышаю. Потому что иначе вы бы меня не услышали. Я вовсе не защищаю Эдика. Но если бы вы вели себя тактично, как подобает педагогу, этого вообще не случилось бы. Вот о чем вы должны подумать.
— Давно мечтал услышать милицейские поучения, — с наивозможным ехидством говорит Щеткин. — Но полагаю, что с меня вполне довольно. Сожалею о потерянном времени.
Он сказал еще несколько фраз в том же духе и удалился.
12
Я обещала Эдику быть на заседании комитета комсомола. Прихожу в школу пораньше, мне хочется поговорить с завучем. Удачно: Павел Михайлович один, проверяет тетради. Он встал мне навстречу, пододвинул стул, улыбнулся.
— У вас сердитый вид, товарищ лейтенант. Переживаете за Нилова?
— Переживаю. Я говорила со Щеткиным. Он же злой, Павел Михайлович. Вы понимаете: просто зол на весь мир. Как может такой человек работать преподавателем?
— В анкете нет графы, зол или добр. Нет, Вера Андреевна.
— И напрасно. На любую другую работу людей можно принимать в зависимости от анкеты и диплома, но педагог… У педагога должен быть талант. Как у художника и музыканта. Если человек не любит ребят, нельзя ему быть педагогом.
— Щеткин знает свой предмет.
— Но этого же мало, мало! Ведь чтобы стать писателем, недостаточно быть грамотным. Нужны ум, сердце. И учитель… Великая у него роль. Но на великие роли разве годятся бездарности?
— Не годятся. Но вот беда: не всегда от них удается избавиться. Вы правы, есть еще и среди нашего брата люди случайные. Надо бы конкурс, что ли… Как в вузах. Или испытательный срок. Приходи в школу, поработай год — посмотрим…
— Вот, вот. Пусть ошибки, неудачи, пусть там не ладится на первых порах с методикой, но любовь к ребятам — без этого нельзя. Как вы считаете, Павел Михайлович?
— Да так же. Нельзя.
— Ну, вот. И Эдик не так уж виноват. Я бы и сама с удовольствием выбила этому Щеткину стекло.
Завуч смеется.
— Я думаю, вам опасно продолжать работу в детской комнате. Ваши мальчишки начинают дурно влиять на вас. Ну, идемте, пора.
Заседание комитета комсомола происходит в том самом классе, где занимается девятый «Б». Эдик сидит на своем месте — на третьей парте у окна. За другими партами расположились члены комитета комсомола, Павел Михайлович, Щеткин и я. Лена Чагина стоит за столом. Она в прошлом году окончила эту школу, теперь работает тут лаборанткой и избрана секретарем комсомольской организации. У Лены толстые косы, круглое белое лицо, наивные девчоночьи глаза — им совсем не идет суровое выражение. Хорошая девушка, но роль секретаря комсомольской организации явно не для нее. Не хватает интуиции, слишком поверхностно оценивает факты, слишком прямолинейна. Вчера я говорила с ней об Эдике. Бывшей отличнице, непогрешимой ученице, ей не понятен его бунт. Вот и сейчас: