15
У Эдика каникулы. Он закончил вторую четверть не блестяще, но без двоек. Я поговорила с секретарем школьной комсомольской организации, просила дать Эдику поручение поответственнее. Его включили в агитбригаду лыжников. Старшеклассники отправились в пятидневный лыжный поход по селам Ефимовского района. Двенадцать человек, из них два докладчика, остальные — самодеятельные артисты. Эдик будет читать стихи.
Собственно говоря, на этом мои заботы об Эдике могли бы кончиться. Он больше не дружит с уличной компанией, не бьет чужих стекол. Я обещала его мамаше приохотить Эдика к музыке, но это уже не обязанность, а любезность. Вернется из похода — поговорим. А вообще, я почти спокойна за Эдика. И его отец тоже может быть спокоен, я так ему и сказала, когда он вскоре позвонил мне.
— Да, да, вы многое сделали для Эдика, — сказал Нилов. — Но я хотел бы… Вера Андреевна, я должен с вами встретиться.
— Зачем?
Долгая пауза.
— Зачем, Иван Николаевич?
— Нужно… Не могу… По телефону не могу. Все время думаю о вас.
Я не одна. Варвара Ивановна, мальчишка по прозвищу Буратино и его отец ждут, когда окончится телефонный разговор. Они смотрят на меня, ни о чем не догадываясь. Я должна сохранить на лице суховатое и волевое выражение. Удается ли это мне?
— Я снова сделался мальчишкой. Вы — удивительная женщина. Пожалуйста, давайте встретимся. Только не в милиции. Ужасно не подходящее место для свиданий. А я хочу назначить вам свидание.
До боли в руке сжимаю телефонную трубку. «Разве не этого ты ждала», — мысленно упрекаю я себя. А в трубку металлическим голосом лейтенанта милиции говорю:
— Нет. Нельзя. Не надо.
Он настаивает. Тогда я медленно опускаю трубку на рычаг.
Все-таки что-то отразилось у меня на лице, Варвара Ивановна смотрит на меня недоумевающе.
— Так как же ты додумался стрелять из рогатки по экрану? — изо всех сил стараясь овладеть собою, спрашиваю я Буратино.
— А я по фашистам, — отвечает бойкий мальчишка. — Одному прямо в глаз залепил.
— Такой озорной, такой озорной, — вздыхает отец, — никакого сладу не стало. Уж ремнем раза два постегали, и ремня не боится.
— Бояться ничего не надо. Понимать надо. Так что ли, Сережа?
Ну, вот. Все стало на место. Прежний выдержанный воспитатель сидит за столом. Таких мальчишек, как этот неуемный шалун Буратино, — вот кого я должна любить. И люблю.
Нилов звонил еще. Я сухо сказала, что Эдик больше не нуждается в моей опеке, а потому нам не о чем разговаривать.
— Вы считаете меня нахалом, — опечаленно проговорил Нилов.
— Вовсе нет, Иван Николаевич… — я едва удержалась, чтобы не сказать «дорогой мой», — но — не надо. Нельзя. Ведь вы знаете, что нельзя.
— Только на полчаса.
— Будет хуже. Я напрасно пошла к вам встречать Новый год.
— Не жалейте об этом.
— Хорошо. Но видеться мы не должны.
…Эдик прибежал ко мне, как только вернулся из похода. Он переполнен новыми впечатлениями, возбужденно рассказывает, как у него сломалась лыжа, и километра три он шел пешком по глубокому снегу, пока не удалось достать в деревне другие лыжи; о селе Сухие Ключи, где он успел подружиться с неким Гришкой Минаевым, пригласившим его на все лето в гости; о замечательных животноводческих фермах, которыми гордится колхоз «Рассвет».
Я выслушиваю бурный поток новостей и приглашаю Эдика прийти в воскресенье ко мне домой. Он удивлен и обрадован.
— Будет еще кто-нибудь? Или только я один?
— Ты один. Мне надо поговорить с тобой.
— А, знаю, о музыке. Я помню, вы обещали маме, слышал ваш разговор. Мне очень понравилось, как вы тогда играли.
— А ты не хочешь играть хотя бы так же, или еще лучше?
— Играть — интересно, учиться скучно.
— Ну, хорошо, приходи в воскресенье, мы проведем дискуссию на эту тему. А сейчас мне надо уйти.
В воскресенье Эдик приходит ко мне домой. Мы снова говорим о его походе, потом о музыке, я играю для него, объясняю смысл музыкальных произведений, проигрываю на патефоне пластинки с записями классической музыки. Эдик обещает возобновить свои занятия на пианино.
— А знаете, Вера Андреевна, — говорит он, уже уходя, — папа хотел пойти со мной к вам. Но мама возмутилась и велела ему отправляться с Таней гулять. Вы бы не рассердились, если бы мы пришли вместе?
Я отвечаю шуткой:
— Папу ведь не надо убеждать в полезности музыкального образования.
— Значит, вы не хотите?
— Не хочу.
— Почему?