— Обожаю секс на столе, — тяжело дыша, выдавил он в пылающее ухо, с силой укусив за мочку. — Хотя с тобой, мой сладкий, я, похоже, обожаю его везде.
И тут же пришло осознание, как крупно он ошибся, назвав это сексом. Да разве это секс, то есть механический набор однообразных движений?! Вот это желание ворваться как можно глубже, как можно неистовее, чтобы присвоить себе мальчишку «От» и «До»? Вот эта жажда в глазах Алекса, заставляющая его выгибаться на выдохе и бесстыдно насаживаться на член любовника сильнее, чтобы на миг стать единым целым? Вот эти беспорядочные толчки, каждый из которых становился чем-то иным —надеждой, призывом, обещанием, признанием? Вот этот сумасшедший жар и теснота напрягшегося в последней судороге худенького тела, стиснувшего его так, что, не в силах больше оттягивать финал, он на несколько мгновений выпал из времени и реальности?
И спустя несколько минут — а может, вечность, — он, всей массой навалившись на Алекса и медленно сцеловывая бисеринки пота с его виска, окончательно понял: это не секс. Это что-то совсем другое, чему он пока не смог подобрать названия, но какое это имеет значение…
Хмурое утро с его тяжелыми тучами уже не казалось таким суровым.
Приятная тяжесть тела Алекса на коленях и остатки бутербродов, которыми тот с умилительной серьезностью его кормил, немало этому способствовали.
Мальчишка, правда, периодически артачился и пытался слезть, но он держал его крепко и, дабы пресечь возмутительные попытки бегства, прихватывал зубами за ухо.
Наконец, покончив с бутербродом, Алекс решил взбунтоваться:
— Знаешь что… Это, конечно, все здорово и замечательно, вот только сопливую девочку из меня делать не нужно! Хватит уже называть меня маленьким и все такое. Если ты не заметил, что я вообще-то немного выше тебя, то тебе пора к врачу, зрение проверять! То, что ты… — он запнулся сконфуженно, и Радамель загадал, за сколько секунд он зальется краской, но к его удивлению этого не случилось, — что мы… Короче, все вот это не дает тебе никакого права считать меня ребёнком и смотреть свысока. И отпусти уже меня, наконец!
Очень хотелось ляпнуть, что громче всех кричат, что они взрослые, самые крохотные детишки, но он удержался от этой подколки.
— Нет, — процедил он, медленно скользя губами по скуле и подбородку, — я не считаю тебя ребёнком. Даже несмотря на твоё детское личико. То, «что ты… что мы», значит лишь то, что мы друг другу нравимся. Очень нравимся. Ты мне, во всяком случае, — закончил он еле слышно.
— Докажи, — непримиримо потребовал Алекс. — Расскажи про своё прошлое. А то только ты меня обо всем расспрашиваешь, а сам молчишь, как партизан.
— Хорошо, — пожал он плечами спокойно, — спрашивай.
— Кто у тебя был до меня? — выпалил наглый мальчишка, нетерпеливо посверкивая глазами.
Радамель опешил: он как-то не был готов к таким окровениям после того, что творилось на этой маленькой кухне вот только что.
— Ну? Я жду. Есть что скрывать? — Алекс криво усмехнулся.
Скрывать? Да что там скрывать… Просто… Разве вот так объяснишь, что все, что было за многие годы, ему и в подметки не годится. Что все особи обоих полов, промелькнувшие в его постели, страстные, нежные, опытные, невинные, не вызывали и доли тех сворачивающих внутренности жгутом эмоций, которыми переполняли родинка на спине и смешной взьерошенный ёжик тёмных волос.
— Считай, что никого и не было, — через силу наконец улыбнулся он. — Ты первый.
И Алекс, не отрывающий от него пристального взгляда, кажется, прекрасно понял, что он имел в виду. Он кивнул, наконец, высвободился и подошёл к окну, за которым победоносно улыбалось внезапно появившееся солнце, знаменовавшее собой конец их первой сказки. Конец, который мог стать новым началом. А мог и не стать…
— Что… будешь делать? — спросил он неловко, и замеревший Радамель не мог не расслышать в этом отчаянное: «Что будет с нами?».
— У тебя слишком узкая кровать, — протянул он вдруг.
От неожиданности Алекс обернулся и впился в него недоуменным взглядом.
— Да, — осторожно ответил он, — видимо, твои боссы не думали, что я буду в ней спать не один.
Радамель помолчал, непроизвольно сжимая кулаки и слушая, каких невиданных децибелов достигает грохот в ушах.
— Возможно, они были правы: не стоит спать в ней двоим, — он и сам удивился, насколько ровно и спокойно прозвучал его голос.
Это было не просто жестоко, это было почти преступно, но иначе он не мог. Перед тем, как сделать, возможно, главный шаг в своей жизни, он должен был увидеть его реакцию.
И увидел. Застывшие глаза… Опустившиеся уголки губ… Задрожавшие руки…
«Прости! Пожалуйста, прости, маленький мой!» — заколотилось неистово в мозгу.
Одним движением он оказался рядом, сжал его в объятиях так, чтобы тот никогда не смог вырваться, и прошептал:
— Поэтому отныне мы будем спать в моей кровати.
========== Эпилог ==========
А потом будет очень много всего — и весёлого, и грустного, и злого, и счастливого…
А потом, через несколько дней на тренировке Радамель, сам не понимая, как это вообще могло случиться, станет причиной травмы Алекса и, чтобы хоть как-то загладить вину, будет носить его на руках в прямом смысле слова. Алекс будет отбиваться изо всех сил, но у него ничего не выйдет.
А потом, через ещё несколько дней, в сети всплывет видео Алекса в ночном клубе в компании девиц сомнительного вида. Взбешенный Радамель, которому тот накануне отказал во встрече, сославшись на усталость, закатит сцену, заявив, что такого предательства никак не ожидал. Алекс долго будет клясться в своей невиновности, но, в конце концов, плюнет и яростно пошлёт «упрямого тупицу» куда подальше. На следующий же день его слова подтвердятся, и ошеломленный чувством вины Фалькао бросится вымаливать прощение. На коленях, в прямом смысле этого слова. После чего Алекс подумает, что оно того стоило.
А потом Алекс будет сидеть на трибуне во время матча с «Лиллем» и не сводить глаз от самого, на его пристрастный взгляд, прекрасного мужчины на Земле, после чего тот не забьет пенальти. В результате этой несуразицы Радамель будет вдавливать его в стену раздевалки, жадно шарить руками под рубашкой и рычать: «Никогда больше не смей приходить на матч! Я из-за этого ни о чем не могу думать, кроме как о тебе в моей постели». Алекс психанет из-за такого невиданного перевода стрелок и зашипит: «Тебя забыл спросить! Кто ты мне вообще, чтобы указывать, куда ходить?!». Тут уже оскорбится Радамель, и на сей раз Алексу придётся делать всё, чтобы доказать свои чувства.
А потом будет первый гол Алекса за «Монако», который они соберутся отпраздновать вдвоем. Но вместо этого Алекс просидит несколько часов у себя, отвечая на бесконечные звонки с поздравлениями, на что Фалькао…
А потом будет их первая разлука на матчи сборных. И Радамель, смотрящий матч российской сборной в сети, впервые ощутит, как ядовитой гадюкой в сердце вползает холод при виде того, как горячо Алекс обнимается с земляками и особенно с одним из них, который то и дело что-то шепчет ему на ухо, и тогда…
А потом…
А потом…
И вот только потом наступит то мгновение, когда «Я люблю тебя» прозвучит не по-испански и не по-русски (хотя оба подумают, что теперь это уже неважно).
Но это уже совсем другая история.