— Ну что, теперь в казино?
— Как скажешь, — сдержанно пожал плечами Алекс, впрочем, уже привычно устроившийся на соседнем сиденье.
— А не боишься поддаться всеобщей атмосфере, начать играть и просадить все состояние? — хохотнул Радамель, сворачивая к площади Монте-Карло.
— Это мне не грозит, — Алекс коротко улыбнулся кончиками губ, — нет у меня никакого состояния.
— О, это пока! — с деланной серьёзностью возразил Радамель. — А вот лет через двадцать, будучи мультимиллионером, приедешь ты сюда по юношеской памяти и таки потратишь все до последней монеты. И что я тогда должен буду думать? До конца дней своих мучиться чувством вины?
— Конечно! Во всех интервью, которые у меня будут брать наперебой самые известные мировые СМИ, я буду говорить, что именно великий Радамель Фалькао — тот человек, который увлёк меня в пучину порока.
«Я очень надеюсь, что этим пороком будут не только азартные игры, а ты, о мой непутевый хозяин?» — ехидно пропел мерзкий внутренний голос.
Когда спустя час они вышли из казино, Радамель был несколько обескуражен. Нет, он понимал, что парень пока ещё не мультимиллионер, и при этом не по годам серьёзен, но он считал, что тот не удержится от того, чтобы хотя бы чисто символически поиграть в автоматы. Но вместо того, чтобы попытать удачи в обители непредсказуемой богини Фортуны, он почти молча прошёл по залам, полюбовался на роскошные интерьеры, пару раз кратко выразил своё восхищение и скучающим видом дал понять, что для него экскурсия закончена.
— Почему ты не захотел сыграть? — не выдержал Фалькао, когда они вновь очутились в родной машине.
— Не мое это, — протянул Алекс, как всегда, уставившись в стекло.
— Почему?
Алекс помолчал пару секунд:
— Как бы объяснить… Не люблю, когда что-то, происходящее со мной, от меня никак не зависит. На поле, например, я сам решаю, кому отдать мяч, как разогнать атаку, как обмануть противника. Я сам решаю за себя и сам делаю свою игру. И не хочу быть ничьей игрушкой. Ни в чем и никогда.
Он вдруг бросил на Радамеля мимолетный взгляд, в котором мелькнуло нечто странное, не распознаваемое, и вновь поспешно отвернулся.
А тот сидел, пригвожденный к месту невесть откуда нагрянувшей мыслью, что, кажется, упускает что-то важное. Очень-очень важное…
— Монако-Вилль — место, где находится княжеский дворец, сердце княжества, можно сказать.
Алекс, не отходя от машины, задрал голову, пытаясь рассмотреть скалу, на вершине которой и угнездился названный дворец.
— Впечатляюще, — вымолвил он наконец. — И он тут стоит с давних пор?
Радамелю, все это время украдкой любовавшемуся его тонким профилем, понадобилась пара мгновений, чтобы вернуться в этот мир и понять, о чем же он его спросил.
— Эээ… Ты про дворец? Кажется, да, с давних. Сам понимаешь: крохотное государство, куча желающих сожрать и присоединить к себе, вот и приходилось принимать всевозможные меры для защиты. А на такую скалу сходу не заберешься. Умные были люди, что и говорить. Но мы с тобой их захватывать не собираемся, так что пошли. Думаю, нам пушечные выстрелы не грозят.
Они уже возвращались обратно, как вдруг две девицы весьма уверенного вида вдруг радостно заголосили:
— Фалькао! Радамель! Фалькао!
Он скривился недовольно, зная, что они не увидят его гримасы, вздохнул и, натянув на лицо приветливую улыбку, покорно, словно овца на заклание, повернулся к ним.
Они быстро подлетели к нему, защебетали стандартную ерунду про то, как болеют за родной клуб и желают удачи, сделали кучу селфи, а затем неизбежно обратили внимание на Алекса, скромно стоящего в стороне.
— О, а это кто? Это же тот самый мальчик, ваш новенький? Какой красавчик! Он в моем вкусе, — развязно пропела тощая и длинная, как жердь, блондинка с глазами навыкате, и Радамель вдруг почувствовал, как ему хочется дать ей хорошего пинка.
— Бесполезно, Луиза, — томно протянула вторая, кудрявая, словно пудель, брюнетка, старательно выпячивая внушительную грудь, — мальчику явно нравятся такие, как я.
И Радамель понял, что эту ненавидит ещё больше.
Не теряя времени даром, обе тут же переметнулись к новой жертве, к счастью, не понявшей ни слова из их увлекательного диалога, и мучили его своими проклятыми селфи до тех пор, пока Фалькао не сжалился над его совершенно несчастными глазами и вытащил его из цепких ручек вежливо, но беспрекословно.
— К сожалению, это тоже наша работа, — невольно посмеиваясь, говорил он, пока они ехали дальше, так и не решив, куда именно. — Ты и сам это знаешь не хуже меня. Так что постарайся быть на фото более счастливым и не выглядеть так, словно тебя вот-вот сожрет крокодил. Наверняка, тебя же дома тоже поклонницы одолевали?
— Да не особо, — коротко ответил Алекс, но поняв по выразительному молчанию, что его собеседник ждёт более подробного ответа, вздохнул и продолжил: — До чемпионата только фанаты ЦСКА иногда просили сфоткаться или автограф дать. Но спокойно, вежливо, без такого вот… — он махнул рукой назад. — А вот после чемпионата — да. Там шумиха поднялась. И не сказать, что я этому был рад.
Фалькао кивнул: насколько он успел изучить Алекса, тот однозначно должен был тяготиться публичной стороной их жизни.
— Болельщики — это дело такое… — задумчиво проговорил он. — Сегодня тебя на руках носят, а завтра проклинают. Причём те, кто громче всех восхищались, усерднее всех и грязью поливают.
— Это точно, — медленно ответил Алекс, и что-то в его голосе заставило Радамеля внимательнее к нему присмотреться.
— А что? У тебя были проблемы с болельщиками?
Повисла тягучая, зазвеневшая напряжением тишина. Алекс явно не горел желанием делиться очевидно неприятными воспоминаниями, и Радамелю очень хотелось проявить милосердие и сказать: не хочешь — не отвечай. Но предательское любопытство было гораздо сильнее: чем фанатам мог не угодить этот мальчик, казалось, самой природой созданный для восхищения?!
— Это после последнего чемпионата Европы было, — наконец нехотя сдался Алекс. — Мы там выступили позорно, из группы даже не вышли. Ну и… Кажется, все только и думали, как бы нас посильнее ударить. И вот возвращаемся мы домой, идём в аэропорту, настроение кошмарное, только и думаем, куда бы спрятаться от всех, чтобы никто в душу не лез. И тут мне в лицо микрофон суют и орут: «Саша, а вам не стыдно?». Нет, нас конечно, предупреждали, чтобы не поддавались на провокации, но я, дурак, все-таки спросил: ” За что стыдно?». Я, правда, просто хотел уточнить, что они имели в виду! А раздули все так, будто я нагло заявил, что мне нечего стыдиться. Ох, и началось тогда…
Он замолк, болезненно скривив губы, и Радамель, уже проклявший свое любопытство, был этому дико рад. О да, он прекрасно понимал, что началось. Такая неосторожная фраза от игрока провалившейся команды — это же манна небесная для жадных и хищных журналюг, клацающих зубами в поисках новой жертвы, и для безбашенных фанатов, яростно ищущих себе козла отпущения, на которого можно вылить всю злость и разочарование после проигрыша команды. Он почувствовал, какой горячей жалостью к этому нахохленному мальчишке затапливает сердце. Господи, это ж ему всего двадцать тогда было! И в таком возрасте стать объектом всеобщей травли… Он еле удержался от почти неодолимого желания обнять. Просто так. Чтобы утешить. Чтобы помочь. Чтобы все и сразу.
— И как все обошлось? — он сам удивился тому, насколько изменился его голос, но Алекс, углубившись в мрачные воспоминания, ничего подозрительного не заметил.