Однажды, ещё в далёкой и беззаботной юности Радамель на спор прыгнул с парашютом. Он не особо горел желанием это делать, но под насмешливым взором его противника деваться было некуда, и он, сжав нервы в кулак, шагнул в синюю пустоту. И задохнулся от острого, ошеломительного, невероятного восторга полета и свободы.
С тех пор минуло много лет, промелькнула куча событий, как хороших, так и совсем наоборот, но никогда больше так не хотелось орать на весь мир от счастья, ибо иным образом выразить шквал чувств просто невозможно.
Никогда, пока его губы не прикоснулись к губам Алекса.
На их немноголюдной тихой улочке, запертые в машине, они были словно отрезаны от всего мира в полутьме, казавшейся пропуском в мир сюрреальности. Изредка проносящиеся по их лицам отблески фар пролетающих мимо авто лишь усиливали это впечатление и придавали всему происходящему оттенок призрачного видения, готового развеяться в любой момент.
И именно это сейчас было бы подобно так пугавшему его тогда удару о землю с многокилометровой высоты.
Каким-то остатком здравомыслия, чудом функционирующим в этом безумии, он понимал, что должен быть мягким и нежным, если не хочет испугать мальчишку. Но ничего не мог с собой поделать. Он знал, что вот сейчас, в эту секунду, или в следующую, или в следующую за следующей, Алекс придёт в себя и возмущённо оттолкнет его. И все, что останется одному колумбийскому болвану, вновь умудрившемуся потерять голову из-за того, кого нельзя, это — вспоминать и корчиться одинокой ночью от несбыточности своей мечты.
И поэтому он целовал яростно, жестоко и напористо, пытаясь запомнить его манящий вкус и запах, ощущение его гибкого тела под руками, каждую долю секунды этого поцелуя, каждый судорожный вздох Алекса, каждое его движение навстречу — господи, навстречу!
Одной рукой нетерпеливо комкая в кулаке мягкую ткань футболки на спине, другой он жёстко держал его за затылок, не давая отстраниться. Губы мальчишки были мягкими, податливыми и приветливо отдающими чем-то свежим, юным, нестерпимо напоминающим детство, морской прибой и прохладный бриз. Он жадно, почти ничего не слыша от грохота сердца в ушах, облизывал их, втягивал себе в рот, прикусывал, еле удерживаясь, чтобы не прокусить до крови, а затем, усилив нажим и заставив его сдаться и приоткрыть рот, тут же ворвался языком внутрь и принялся торопливо изучать его. Узнавать, поглощать, впечатывать его в себя, а себя в него.
Хрупкое тело, стиснутое в его руках, ощутимо дрожало, но попыток освободиться Алекс пока не делал, и от этого дурманящего ощущения хотя бы секундной вседозволенности срывало крышу окончательно.
«Сладкий… Какой же ты сладкий! — колотилось в взбудораженном сознании. — Какой же ты невероятный, маленький мой! Мой… Мой, мой, мой!».
Возбуждение захлестывало с головой, подобно смертоносному цунами. Стояло так, как не бывало со времён гормональных бурь бесшабашной юности. Внутренний зверь, которого так неплохо удавалось держать в узде, теперь, оскалившись, рвался на волю и требовал взять мальчишку прямо здесь и сейчас. Доказать и себе, и ему то, что в глубине души знал с первого взгляда. Что Алекс принадлежит ему. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
И именно в тот миг, когда сдерживать себя стало почти невозможно, Алекс, наконец, упёрся ладонями в его грудь и с видимым усилием отстранился.
Тяжёлым, затуманенным взглядом Радамель прошелся по его лицу.
Совершенно безумные и ставшие огромными глаза, нервно раздувающиеся ноздри, распухшие губы, которые он то и дело облизывал кончиком языка… Сознание на автомате фиксировало каждую деталь, каждый штрих этого сумасшествия, не зная, повторится ли оно хотя бы раз.
Где-то на задворках разума прошелестела мысль: что же он сделает в ответ? Врежет ему, закатит истерику, обольет презрением, зарыдает, выскочит из машины? Или… Потянется за новым поцелуем?! В его голове пронеслась масса вариантов, кроме, разумеется, правильного.
— Смотри-ка, а они правы были, — медленно протянул Алекс, трогая пальцем свою нижнюю губу.
Радамель, словно кобра за дудочкой факира, провожал глазами это движение, и поэтому лишь через пару мгновений смог выдавить:
— Кто?.. И в чем?
— Ребята из моего клуба. Когда я уезжал, они мне наперебой сообщали, что в Европе каждый второй футболист — гей, и весело ржали, советуя беречь свою невинность, как зеницу ока.
— Вот как! А ты не испугался страшных геев? — через силу усмехнулся он, все ещё держа его в объятиях и медленно гладя по спине.
Алекс открыл рот, чтобы ответить, но вдруг, словно вспомнив что-то, сдавленно фыркнул и издал короткий смешок.
— Ты чего?
— Да так… Анекдот один на ум пришёл, слишком уж он в тему.
— Какой?
— Идёт мужик ночью один по кладбищу. Ужасно боится, трясётся весь. Вдруг видит: другой мужик идёт. Он к нему: «Пошли вместе, а то я боюсь один». Тот отвечает: «Ну пошли, без проблем!». Вот идут, болтают, весело стало, и тут второй спрашивает: «А ты собственно, чего боялся-то?». «Покойников, конечно». Второй удивлённо: «А чего нас бояться?».
Вопреки всей бредовости ситуации Радамель не мог не рассмеяться, пока его вдруг не окатило пониманием того, что же хотел сказать Алекс этой байкой.
— Ты имеешь в виду… — он прервался, ибо безумно страшно стало продолжить и получить презрительное и категоричное «Нет!» в ответ.
— Конечно, — прошептал Алекс, вдруг оказавшись так близко, что почти задевал его губы своими. — Я сейчас должен ответить на твой вопрос, как тот мужик. «А чего нас бояться?».
Сказать, что его окатило счастьем, значит, не сказать ничего. Его расплющило, смяло, раздавило, разобрало на атомы и тут же воссоединило обратно. И все, что он мог сделать, всё, чем он мог это выразить, это вновь прижаться к манящим его губам.
— Не могу поверить, что ты тоже, — прошептал он, когда наконец от нехватки кислорода стало стучать в ушах, и пришлось оторваться.
Даже в полумраке было видно, как вспыхнул Алекс.
— Ну… Чисто технически, наверно, не совсем, не тоже, если учесть, что…
Он замолк, вконец смутившись, но Радамель каким-то обострившимся чутьем догадался, что он хотел сказать.
Если учесть, что никого у него не было.
И от осознания, что он станет — а теперь он не сомневался, что станет! — первым, что только ему этот сказочный мальчик готов отдаться и вручить своё тело, захотелось заскулить.
Вновь прижав его к себе, вплетя пальцы в волосы, он оттянул его голову назад и впился в тонкую беззащитную шею.
— Господи, какой же ты… — кое-как простонал он в промежутке между почти жестокими ласками. — С ума схожу от тебя… Прости… Хочу безумно!
Алекс, прижимавшийся к нему всем дрожащим телом и судорожно гладящий по голове, на миг замер, а потом горячечно прошептал:
— Пойдём ко мне.
Радамель словно застыл от осознания того, что именно ярким всполохом ворвалось в сознание.
Через несколько минут они могут оказаться в месте, где есть кровать, на которую можно будет швырнуть мальчишку и тут же навалиться сверху, ожесточенно срывая одежду. Господи Боже… Дико задрожали руки, и неистово заполыхало в низу живота.
— Ты не представляешь, как рискуешь, — криво усмехнулся он. — Пока ещё худо-бедно я могу себя сдерживать, но как только мы окажемся наедине за закрытыми дверями, я за себя не ручаюсь.
Его руки в это миг, наконец, вытащили футболку из-за пояса джинсов и жадно вцепились в горячую и, действительно, как он и предполагал, шелковистую кожу спины.