Глиняный пол, глиняный кап, прикрытый соломенными циновками, никакой утвари, кроме глиняных же кувшинов и мисок, вместо трубы в верху фанзы дыра, окошко заклеено рисовой бумагой.
- Извиняются, что печем угостить, - сказал переводчик. - Японцы дочиста обобрали.
- Да они без японцев нищие, - сказал парторг Симопенко. - Советская власть им надобна! Тогда заживут как люди!
- Слушай, Микола, - строго сказал Трушин. - В беседах с местным населением не вздумай устанавливать здесь Советскую власть. Наш принцип невмешательство во внутренние дела.
Сами разберутся, какую власть выбрать.
- Советскую выберут!
- Надеюсь... Но в беседах надо делать упор на освободительную миссию Красной Армии.
Я увидел, как солдаты потрошат свои вещмешки: достают хлеб, сахар, вручают хозяевам. Те - ладонь к ладони, руки к груди - кланяются, как заведенные. Сержант Спмонеико:
- Нехай пацаны сахар спробуют, небось за всю жизнь пе спробовалп...
- Вот что, - сказал Трушин. - Деревню не соберем, а соседей можно. Переведи, старшина: пускай кликнет соседей сюда...
- Слушаюсь, товарищ гвардии старший лейтенант! - И зевок во всю пасть.
Китайцы - один мужчины - - явились тут же, будто стояли за стенкой. Трушин рассадил их на пол, на кап, откашлялся:
- Переводи. Однако не части...
А я с автоматчиками выбрался на волю, посмотреть, что и как.
Японцев в деревне нет, да мало ли что? А если нагрянут с гор?
В темноте шумела чумиза, горбатился вал, окружавший деревню, как тюрьму, по-прежнему брихали собаки. Под сапогами чмокала грязь.
Минут сорок спустя из фанзы вышли Трушин и Симопенко, сопровождаемые галдящими китайцами. Трушин, довольный, скалал:
- Разбудил в них общественный темперамент, вопросами засыпали... Но главное - рады, что японское рабство сброшено...
Китайцы проводили нас до ворот, остались у вала, махая соломенными шляпами и крича:
- Шанго.! Шапго! [Хорошо! Хорошо! (кит.)]
- Ребятки, - сказал Симоненко с важностью, - до расположения два ли!
- Это с чем едят? - спросил Миша Драчев.
- Ли - полкилометра. По-китайски.
- Ишъ ты, по-китайски... Ты, парторг, провожжался часик с китайцами и уже просветился.
- Он таковский, - сказал Кулагин. - Но до чего ж бедно живут в Китае, трудно и представить.
- Представили в натуре, - сказал Свиридов. - При эдакой житухе только революцию делать.
Логачеев подхватил:
- А что, сделают революцию! С нашей помощью!
- Логачеев, - с великой строгостью сказал замполит Трушин, - Что я толковал насчет невмешательства в китайские дела?
- Так мы же между собой, - простодушно сказал Логачеев. - А на международной арене будем дипломатию разводить.
Миша Драчев фыркнул:
- Из тебя, Логач, дипломат, как из меня барышня!
- Из тебя барышня хреновая, а я б дипломатию соблюдал!
Однако ежель бы китайцы попросили о революционной помощи, не отказал бы!
- Уймись, Логачеев, - сказал Трушин. - Это проблемы будущего. В настоящем же - разгромить Кваптупскую армию в сжатые сроки.
- Вы будете смеяться, по это мы понимаем, товарищ замполит...
За разговором незаметно преодолели километр, или два ли, как объяснял Микола Симоненко, и на склоне замаячили контуры танков и автомашин. .
Дождевые капли продолжали шлепать, словно срывающиеся с дуба желуди или пули на излете, по дождя так и не было. Я посветил фонариком на часы: полвторого. По монгольскому времени. А тут какое? В ростовской школе, в нашем классе часы были лишь у одной девочки, дочки директора мясокомбината, и она на пальцах показывала всему классу, сколько минут осталось до конца урока, - знать это было жизненно необходимо, если ты не выучил урока, а учитель вот-вот вызовет тебя.
Трушин уже свистел носом. Спи, дружок, да приснятся тебе хорошие сны!
Побудка была на сером рассвете. Ежась от сырости и холода:
ночи в горах - ой-е-еи, - мы кое-как ополоснулись из студеного ручейка, а до умывания наполнили фляги, воеифельдшер разрешил, снявши пробу воды. Умываясь, обнаружили друг у друга:
физии распухли от комариных укусов. Толя Кулагин разглядывал себя в карманное зеркальце, вздыхал:
- Мордализация! Разнесло, как с похмелья.
Шараф Рахматуллаев тоже гляделся в карманное зеркальце, качал головой и цокал. Да, видик у всех...
Позавтракали рано, до восхода, а с восходом колонна уже втягивалась в горы. Горловина заставляла ужиматься - давно миновало времечко, когда тапки и автомобили шли уступом, теперь только в затылок один другому. Кружили меж отвесных высот и трясин, доверяясь тропам. Они-то выведут. Но куда? Какая из них взберется на перевал Джадын-Даба? Или на прочий-другой, меня бы любой устроил, в конце концов. Да комбрига устроит далеко не любой. Даешь Джадып-Дабу!
По военной пауке полагалось бы идти но азимуту. А идем, куда велит тройка. Кружим, петляем, иногда возвращаемся назад, чертыхаясь нро себя и вслух. Группы разведчиков и саперов на мотоциклах выбирают отряду дорогу, но она совершенно же незнакома, нет-пет да и заведет в тупик - упремся в стометровую скалу, поворачиваем вспять. Не развернешься, и хвост колонны становится головой, и комбриг со свитой пробирается из конца в конец. Дальнюю разведку маршрута ведут легкомоторные самолеты, которых на Западе называли "кукурузниками", а здесь "чумизниками": летают низко, едва не задевая чумизу. Впрочем, и кукуруза тут есть, хоть и мало. "У-2" неплохо помогают ориентироваться, но не без накладок: иной раз проморгают, о тупике предупредят с опозданием. В таких случаях в отряде чертыхаются только вслух. Ибо теряют время, темп, силы.
Сегодня мою роту пересадили на "студебеккеры", а вторую - взамен нас на танки. Пусть-ка покатаются на стальных конях, об бока которых ушиблены наши собственные бока - аж охаешь; да и у начальства под рукой пусть-ка побудут. В "студебеккере", на широких удобных скамьях вдоль бортов, не езда - удовольствие. Сидишь уверенно, за борт не свалишься. Свалиться можно лишь вместе с машиной. В пропасть.
Когда мы уходили к "студебеккерам", лейтенант Макухпп, хлопая длинными изогнутыми ресницами, пропел мне:
Расставаясь, я но стану злиться:
Виноваты в этом ты и я...
Утомленное солппе нежно с морем прощалось,
В этот мае ты призналась,