– Да! наши имена не умрут, – подтвердил Варий.
Этого уже не мог перенести Сабин. То была капля, переполнившая сосуд.
– Конечно, долго еще будут изумляться на твои бессмысленные сцепления убийств, которые ты называешь трагедиями!
– Вы были бы великими поэтами, – воскликнул тогда и Овидий, – если бы можно было добиться талантливости терпением!
– Хорош талант болтать водянистыми стихами о любовных историях, – сказал Варий.
Овидий вспыхнул.
– Зато мои водянистые стихи льются так же свободно, как и разговор, а в ваших греко-римских фразах не разберешь даже в чем дело!
– Каковы стихи в «Медее»! Герои говорят, как простые люди!
– Верно, что у твоих героев такой язык, как люди не говорят!
– Друзья мои, – пытался успокоить всех Гораций, – вы забываете, что и возвышенный стиль, и легкость имеют каждый свою красоту.
– Поэзия не может жить в цепях, – заявил Сабин.
– Как в цепях? Почему в цепях? Что значит в цепях?
Тукка старался что-то разъяснить вдали, но его не слушали. Овидий волновался.
– Вы говорите, что поэзия жизнь, а сами заставляете ее служить господину.
– Меценат собирает к себе шутов и поэтов. Ему все равно, что интересный драгоценный камень, которые он так любит, что знаменитый поэт.
Долго молчавший старик Макр нашел, что пора вмешаться.
– Друзья, на вас действует вино.
– Не вино, а слова этих писак! Они говорят, что мои поэмы забавляют только чернь, и забывают, что их стихи нравятся лишь Меценату да Августу, которых они воспевают.
– Ты оскорбляешь Августа! – закричал Овидию Меценат.
– Уж, конечно, ты не скажешь ничего такого об нем. Ты предоставляешь ему все взамен его подарков: и свою совесть, и свою жену.
– Мальчишка, ты меня оскорбляешь!
– Друзья, мы в доме этого человека, – останавливал Макр, привставая с своего ложа.
– Да, может быть, я мальчишка, но восходящее солнце потом осветит весь мир, а тлеющая лучина только погаснет с копотью.
– Вот они, молодые поэты, – говорил Тукка. – Они напиваются на пирах и оскорбляют хозяина дома.
– Им делают честь. Их приглашают в общество, где я, где Гораций, – задыхался Варий. – Вот благодарность.
– Об себе-то ты молчал бы, – вышел из себя Овидий. – В твоих трагедиях нет даже смыслу. Да и стихи Горация только работа трудолюбивой бездарности.
Макр встал с своего места.
– Нам пора проститься, Овидий.
– Оставь меня, Макр. Не они нам, а я сделал им честь посещением. Когда никто уже не вспомнит имен Вария и Горация, мои стихи еще будут звучать по всему миру! До меня у нас не было поэтов; были только подражатели грекам, и, боюсь, что со мной умрет единственный римский поэт. Скорее пожалеем этих людей, а не будем унижать их. Оставим их пресмыкаться у ног Мецената и писать поэмы ради подачек; наша поэзия не требует себе покровителей и наград; она свободна и вечна. Это – заря, что освещает весь Рим! Прощайте. Идем!
Когда званых посетителей уже не было в комнате, откуда-то появился Проперций, исчезнувший во время бурной сцены.
– Они любят пьянствовать в кабачках за Субуррой, – сказал он.
– Лучшего от этих тунеядцев я и не ожидал, – заметил Тукка.
– Нет! надо открыть глаза Августу, – продолжал волноваться Меценат.
– Увы, вот преемник. Овидий будет первым после нашей смерти, – сокрушался Варий.
– Если преемником будет такая бездарность, то погибнет и поэзия, – подхватил Проперций.
Гораций долго молчал и только потом задумчиво промолвил:
– Все же у него есть талант.
– О, без сомнения, – подтвердил Проперций.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Благовещенского[4] я не достал, так что пользовался Модестовым[5], а у него нашел очень немногое. За неимением матерьяла ухватился за первый попавшийся сюжет, но разработать его не успел, так как пишу все очень медленно.
Целью моей была характеристика участвующих лиц (во-первых, конечно, Горация), а вовсе не решение поднятых вопросов. При этом я старался рисовать не столько римлян, сколько вообще людей.
Почти все слова Горация и Овидия взяты из их произведений[6]. Цитаты могли бы облегчить меня, но я не смел их себе позволить, так как многие ссылки взяты из вторых рук.
В заключение несколько слов о стихотворных отрывках, которые попадаются в сочинении. Переводя их, я старался приспосабливаться к латинским метрам, но делал это больше ради опыта. Я не поклонник переводов размером подлинника. Каждый язык имеет свое собственное стихосложение, и размер, мягкий на одном языке, может оказаться грубым, если его перенести на другой. Вообще, на мой взгляд, перевод поэтического произведения (особенно это заметно в лирике) имеет целью вызвать то же впечатление, как и подлинник, а не ознакомить с ним, что невозможно.
6
Из Горация я имел в виду главным образом те из его произведений, которые есть в издании Модестова, а из Овидия – «Tristia» и «Ars amandi» (примеч. автора).