— Так что, дело в паровозах и ремонтниках? Давайте мы починим паровоз и на нем уедем с полным тендером угля. И комиссар с начальником станции вместе с двумя десятками рабочих ушли в депо.
Они отремонтировали не один, а четыре паровоза, за что начальник насыпал им полный тендер и прицепил еще платформу с углем из запасов. Он благодарил и просил остаться еще, сулил золотые горы и пайки, но комиссар отказался, сказав, что они и так уже опоздали на полмесяца. Дальнейшая дорога до Харькова проходила, в общем, без существенных задержек, но когда они прибыли, выяснилось, что части Сиверса и Саблина развернуты на юго-запад, в сторону Киева, где очередная Рада объявила о полном отделении от Российской республики и, более того, начала против нее военные действия. Предлогом послужил разгон большевиками Учредительного собрания и непризнание Радой большевистских Советов и Большевистского правительства. Пока Саблин и Сиверс устанавливали советскую власть на Донбассе, на юге восстали рабочие в Мариуполе и Таганроге и Железный Пролетарский полк был включен в группу Егорова, развернутую в этом направлении и имевшей целью не дать казакам Каледина и добровольческим формированиям Корнилова в востока и войскам Рады с запада отрезать Юг от остальной части Советской России
Батальон Макеева усилили местными рабочими-большевиками и левыми эсерами (у них с большевиками был союз и общее правительство) и отправили на юг, к Таганрогу, на соединение с частями Егорова. Они получили кое-какое продовольствие и боеприпасы, но винтовок у местных не было, они пришли в батальон кто с чем, кто с охотничьей берданкой, кто с курковым дробовиком (объяснили, что трехлинейки возьмут у бойцов, выбывших из строя). Пулеметов не дали вообще, то есть на Железный Пролетарский полк, как теперь называлось формирование Макеева, был всего один Максим. Зато у местных рабочих был свой духовой оркестр с начищенными медными трубами и большим барабаном, поэтому полк лихо прошел перед местным военным начальством с развернутым Красным знаменем под мотив "Варшавянки" и произвел впечатление своим революционным духом. Потом были длинные речи с обтянутой красным кумачом трибуны, после чего полк погрузился в эшелон, теперь уже и в лазаретном вагоне ехало 20 человек из новых, и довольно быстро пошел на Таганрог.
До Таганрога не доехали. Эшелон выгрузился в чистом поле, построился. Командир вместе с еще одним человеком в шинели, привезшим приказ, обратился к бойцам.
— Товарищи! Впереди враг: офицерский батальон и казаки. Мы занимаем оборону и ждем бронепоезд, который немного задерживается. После этого будем атаковать.
Комиссар Семенов подошел к Алеше и отдал ему его документы и деньги из будущего. — Пусть при тебе будут. Всякое может быть. Я Мефодиевича предупредил, чтобы он тебя от себя никуда не отпускал. Медицина в тылу будет, вперед не лезь — ты нужен революции. Я же буду впереди, как комиссару положено. Прости, если что — и он обнял Алешу. Жалко, что времени не было поговорить, как там в будущем…
Полк начал окапываться, окопы копались легко, земля на юге не успела промерзнуть, только верхняя часть была мерзлой. Медицинский пункт расположился в небольшом овражке. Поставили две палатки и повесили флаг с Красным крестом. В одной палатке Мефодиевич оборудовал операционный стол, разложил заранее приготовленные инструменты, в другой установили низкие дощатые нары для раненых. К ним в помощь поступила сестра милосердия, женщина лет 40, жена одного из харьковских рабочих, уже работавшая во время войны в госпитале.
Поезд ушел назад, с ним уехало три десятка рабочих ремонтировать бронепоезд, который им был очень нужен для огневой поддержки.
Когда закончили окапываться уже стемнело, легли отдыхать, выставив охранение. Рядом с медпунктом был штаб полка, его охраняли, так что Алеша заснул спокойно.
Наутро впереди, в траншее, стали хлопать выстрелы, выяснилось, что показался казачий разъезд и ускакал, после того как его обстреляли из винтовок. Также выяснилось, что ночью исчез часовой из передовой цепи, командир его взвода клялся, что товарищ надежный и не мог убежать.