Мендельсона «Рондо-капричиозо» Гиллельс сыграл несколько лучше.
Потом он сыграл Листа «Карнавал». Такую музыку играть и слушать просто неприлично.
На бис Гиллельс исполнил «Кукушку» Дакэна. На наш взгляд ее следовало бы исполнять громче. (Мы вообще стоим всегда за более громкое исполнение и фортепьянную музыку предпочли бы слушать, сидя под роялем).
Лучше всего Гиллельс исполнил этюд Паганини-Лист «Охота».
В зале говорили про Гиллельса, поднимая плечи и разводя руками: «Это… это… это уже не артист, а само искусство!»
Больше нам сказать про концерт Гиллельса – нечего.
Даниил Хармс
<19 февраля 1939>
Письма*
А. И. Введенскому*
<Ленинград. 1936–1940 г.>
Дорогой Александр Иванович, я слышал, что ты копишь деньги и скопил уже тридцать пять тысячь. К чему? Зачем копить деньги? Почему не поделиться тем, что ты имеешь, с теми, которые не имеют даже совершенно лишней пары брюк? Ведь, что такое деньги? Я изучал этот вопрос. У меня есть фотографии самых ходовых денежных знаков: в рубль, в три, в четыре и даже в пять рублей достоинством. Я слышал о денежным знаках, которые содержут в себе разом до 30-ти рублей! Но копить их, зачем? Ведь я не коллекционер. Я всегда презирал коллекционеров, которые собирают марки, пёрышки, пуговки, луковки и т д. Это глупые, тупые и суеверные люди. Я знаю, например, что так называемые «нумизматы», это те, которые копят деньги, имеют суеверный обычай класть их, как бы ты думал куда? Не в стол, не в шкатулку а… на книжки! Как тебе это нравится? А ведь можно взять деньги, пойти с ними в магазин и обменять на, ну скажем, на суп (это такая пища), или на соус кефаль (это тоже вроде хлеба)
Нет, Александр Иванович, ты почти такой же нетупой человек как и я, а копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой Александр Иванович, но это не умно! Ты просто поглупел, живя в этой провинции. Ведь должно быть не с кем даже по говорить. Посылаю тебе свой портрет, что бы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое, интеллегентное и прекрасное лицо. Твой друг Даниил Хармс.
Е. И. Грицыной*
<Пригород Ленинграда>.
28 февраля 1936 г.
Дорогая Лиза,
поздравляю Кирилла с днём его рождения, а также поздравляю его родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания человеческого отпрыска, до двух летнего возраста неумеющего ходить, но затем со временем начинающего крушить всё вокруг и наконец в достижении младьшего дошкольного возраста, избивающего по голове украденным из отцовского письменного стола вольтметром, свою любящую мать, не успевшую увернуться от весьма ловко проведённого нападения своего не совсем ещё дозревшего ребёнка, замышляющего уже в своём недозрелом затылке, ухлопав родителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелённого сединами дедушку и тем самым доказывающего своё не по летам развернувшееся умственное развитие в честь которого, 28 февраля собируться кое какие поклонники сего поистине из рядо вон выходящего явления и в числе которых, к великому моему прискорбию, не смогу быть я, находясь в данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в чернильницу, короткими и четкими фразами выражать свою глубокую и подчас даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.
Даниил Хармс
28 февраля 1936 года.
Домашним*
<Ленинград>. Б.д.
Разбудите меня
в 11 часов.
Даня.
буду страшно благодарен
Я с ножом ночей татарин.
Б. С. Житкову*
<Ленинград>. 3 октября 1936 г.
Дорогой Борис Степанович, большое спасибо за Ваш ответ. У меня было такое ощущение, что все люди переехавшие в Москву меняются и забывают своих Ленинградских знакомых. Мне казалось, что Москвичам ленинградцы представляются какими то идеалистами с которыми и говорить то не о чем. Оставалась только вера в Вашу неизменность. За девять лет, что я знаю Вас, изменились все. Вы же как были, таким точно и остались, не смотря на то, что как никто, из моих знакомых, изменили свою внешнюю жизнь. И вдруг мне показалось, что Вы стали москвичом и не ответите на моё письмо. Это было бы столь же невероятно, как если бы я написал письмо Николаю Макаровичу, а он прислал бы мне ответ. Поэтому получив сегодня Ваше письмо я испытал огромную радость, и что то вроде того, что «Ура! Правда восторжествует».