========== Часть 1 ==========
Киллиан ходит по комнате, и его гибкие, нервные движения напоминают грацию дикого зверя. Эмма вдруг вспоминает, как однажды ее вместе с остальными детьми из приюта водили в зверинец, где она впервые увидела тигра. Хищник так же метался по тесной клетке, хлеща длинным хвостом по бокам и обжигая столпившихся снаружи людей наполненным ненавистью взглядом. И, как тогда она замерла в шаге от решетки, не в силах ничего сделать, так и сейчас, точно прикованная к месту словами мужчины и собственным грузом вины и отчаяния, она может лишь наблюдать за ним, кляня себя за беспомощность.
Глядя на выразительные взмахи его здоровой руки, на то, как двигаются длинные чуткие пальцы, сопровождая и дополняя каждую его фразу, женщина вдруг понимает, почему Киллиан, узнав о том, что стал Темным, в тот же миг не вернул себе вторую руку – крюк на месте отсутствующей кисти помогал ему сосредоточиться на собственной ярости и жажде мести, напоминая о его главной цели.
Эмма чувствует окружившую его Тьму. И если в Камелоте та больше напоминала слабые нефтяные разводы, то теперь она захлестнула мужчину неосязаемым тугим коконом, становящимся плотнее с каждой минутой. Несмотря на то, что они разделяли одну Тьму на двоих, здесь не действовал закон сообщающихся сосудов. Киллиан был злее, и Тьма, откликаясь на это и, точно паразит, подпитываясь его эмоциями, неуклонно перетекала к нему, давая больше власти, силы, взамен приумножая и искажая и без того обостренные до предела чувства. Тьма выбрала мужчину своим основным носителем, словно поняв, что именно с его помощью они оба могут получить желаемое.
Сейчас он был опасен. Опасен для окружающих. Опасен для нее. Опасен для себя. Эмма могла лишь догадываться о том, что именно нашептывала ему Тьма, но была уверена, что ее догадки близки к реальности. Полюбив ее, отрекшись от мести, Киллиан постепенно залечил рану в своей душе до болезненного шрама, но теперь Тьма вскрыла этот шрам, заставляя захлебываться в собственной боли и ненависти. Так сирены в древних легендах заманивали моряков сладким пением, а после утаскивали на дно тех, кто не смог противиться их зову. Киллиан же добровольно пошел на дно, поддавшись тем эмоциям, что питали его долгие десятки лет скитаний в поисках возможности отомстить.
Эмма знала Крюка-пирата, знала Крюка, вставшего на путь искупления, знала Киллиана-друга, Киллиана-возлюбленного, Киллиана-любовника… Все эти его грани были изучены ею, приняты ею, любимы ею, но…
Она даже не могла представить, что он может быть таким. Даже когда они сражались на берегу озера в Зачарованном Лесу, Крюк не хотел причинить ей боль. Он бы мог ранить или убить ее десяток раз – его уровень мастерства владения саблей был не сравним с ее уровнем владения мечом, пусть и помноженном на ее отчаянную ярость, – но он лишь парировал удары, не подпуская слишком близко к себе, и даже в такой момент продолжая поддразнивать ее двусмысленными намеками.
И вновь женщина пытается достучаться до него, как совсем недавно в Камелоте, пытается образумить, заставить прийти в себя хоть на мгновение. Но Темный лишь едва заметно усмехается, точно ее слова всего лишь бессмысленный детский лепет. И если в Камелоте его слова обжигали, точно пощечины, то теперь каждое слово мужчины – удар хлыста, рассекающий грудь до беспомощно трепещущего раскрывшегося перед ним сердца, каждый его взгляд острее кинжала, что ранит ее душу, ведь защищающие ее прежде стены он сам помог разрушить. А он смотрит на нее с холодной расчетливостью, точно наслаждаясь ее болью. Киллиан знает ее хорошо, слишком хорошо, и продолжает методично вгонять лезвия слов-ножей в каждый уязвимый участок ее души.
Он словно задался целью причинить ей как можно больше боли, и…
У него это получалось.
Мужчина медленно подходит к ней. Останавливается так близко, что ее грудь может коснуться его груди, если бы она достаточно глубоко вздохнула. Но она не может. Ее дыхание неглубокое и быстрое, в ритме бешено колотящегося в груди сердца. Эмма боится этой близости, боится того, что снова не сможет противостоять ему.
Но его запах уже проник в ее легкие, так вкрадчиво, словно яд, наполняя, растекаясь по телу жаркой волной, отравляя каждую его клеточку. Запах моря. Соли. Кожи. Почти неуловимый – рома. И запах Киллиана. Такой знакомый. Родной. Тот, который она впервые вдохнула, кажется, целую вечность назад, при первой их встрече в Зачарованном Лесу. Тот, который окончательно проник в нее в тот момент, когда она оказалась в его объятиях, пытаясь защитить от ловушки в логове великанов.
Эмма снова тонет в невозможной синеве его глаз, а его голос звучит почти ласково, когда он добивает ее своими жестокими словами. И тем больнее оттого, что она знает, что это – правда.
Слезы все-таки бегут по ее щекам, прочерчивая обжигающие дорожки, а горло рвут изнутри сдерживаемые рыдания. Она не должна была показывать свою слабость, но тот, кто помог ей разрушить стены, снять защиту с ее души слишком хорошо знает, куда ударить больнее. Знает, – и бьет. Злее. Изощреннее.
– За что ты меня так?
Слова звучат глухо. Казалось, ее сердце сейчас само вырвется из груди и упадет между ними истерзанным куском окровавленного пульсирующего мяса.
Киллиан сокращает и без того небольшое расстояние между ними, приблизив лицо к ее лицу, и, словно крохотная глупая птичка, завороженная плавными движениями приближающейся змеи, она не в силах отвести от него взгляд.
Даже зная, что это может стать причиной ее гибели – пусть даже не физической.
Это сильнее ее.
Темный говорит медленно и внятно:
– Пусть тебе будет так же больно, как было больно мне.
Уголки его губ слегка приподнимаются, и за холодной колючей синевой его глаз Эмма снова видит бушующее пламя, испепеляющее его изнутри. Пламя, которое она хоть и с трудом, но все же смогла обуздать, но перед которым он сам оказался устоять не в силах.
Мужчина подается вперед, прижимаясь губами к ее губам – почти грубо, почти больно, почти-слишком-невыносимо. Его ладонь скользит по ее пояснице, привлекая к себе резким движением, и она, невольно покачнувшись, упирается ладонями в его грудь. Разум женщины кричит об опасности, но Тьма внутри нее – не та физически осязаемая Тьма, которую она добровольно впустила в себя, а Тьма, что всегда была в ней, – откликается на его страсть, на его желание, на его возбуждение. Возможно, Эмма бы смогла противиться этому, если бы действительно захотела. Только вот сражаться одновременно с ним и с собой слишком сложно, она не хочет, не может, просто не в силах противиться и поэтому сдается, позволяя эмоциям затопить ее.
Тот короткий жадный поцелуй, которым Киллиан хотел избавить ее от проклятия Темных, отозвался адским пламенем в ее душе и в ее теле, доказывая, какой необходимостью для нее была его близость, его любовь, его жизнь, но этот поцелуй казался чем-то иным, будто сам по себе был проклятием. Проклятием, дурманящим разум, окутывающим душу жгучим мраком, проникающим в кровь, мышцы, кости, не оставляющим ни единого шанса на спасение.