Ему даже понравилось, как он чинно прошелся мимо незадачливого соглядатая, который глаз не спускал с двери уборной, а от наглого мешочника только отмахнулся… Но, видимо, все же выпасли. Только за прошедшие сутки его дважды пытались убить.
Первый раз вчера, в забитом мешочниками поезде, когда он добирался из Москвы в Питер. Тогда он еще не был мичманом. Никто из попутчиков не мог бы отличить его от остальных спекулянтов. Замызганный зипунишко, кепка с рваным козырьком, большая торба, которую он опасливо прижимал к груди, и грязная тряпица, обмотанная вокруг щеки, словно у него разболелись зубы, надежно, как ему казалось, скрывали его. Он ошибался. И понял это, когда почуял на себе чей-то пристальный взгляд.
Чуть отпустив от себя торбу, набитую этой самой мичманской формой, двумя пистолетами, патронами и снедью, он нагнулся, словно поправляя онучи, и украдкой взглянул назад, в дымное марево переполненного вагона. Так и есть. На деревянной скамейке боковухи примостился подозрительного вида типчик в сером, не по размеру большом армяке и офицерской фуражке. Он усиленно делал вид, что внимательно смотрит в заляпанное грязью вагонное окно. Слишком внимательно.
А тут еще хлопнула дверь тамбура, и в проходе показался вооруженный патруль.
— Граждане, приготовьте документы! — перекрикивая гомон, скомандовал старший, и от этого в вагоне стало совсем шумно и суетно.
Эта суматоха была как нельзя кстати.
Мичман сорвался с места и быстро засеменил к противоположному от патруля тамбуру.
— Куды прешь, нелюдь! — дородная бабища обширным пузом загородила проход.
— Отвали, лахудра! — зашипел на нее мичман и двинул торбой.
Баба охнула, сверкнула толстыми ляжками в синих прожилках вен и опрокинулась под ноги взбудораженным мешочникам. Не раздумывая ни мгновения, мичман наступил на нее, оттолкнулся и рванул сквозь людей к спасительной двери тамбура.
— Раздави-и-и-и-ли! — резанным поросенком заверещала бабища.
— Куда же ты, гражданин Владимиров?! Стой, падла! — этот окрик заставил мичмана вжать голову в плечи и прибавить ходу.
А за спиной раздался сухой щелчок, словно кто-то кнутом щелкнул, а потом еще один. Свиста пуль мичман не услышал. Только краем глаза заметил, как рядом молодой парнишка ойкнул, взмахнул рукой, осел и уставился на красное пятно, что расползалось по его почти новой косоворотке.
— Он меня убил… — прошептал удивленно парень и умер.
«А хочет убить меня!» — страшная мысль обожгла Владимирова словно кипящим маслом, и сбежать из набитого телами вагона захотелось еще сильнее.
И в этот миг громкий хлопок заглушил крики перепуганных людей, бабий визг, детский плач и даже стук вагонных колес. Волна от выстрела ударила мичмана по ушам, шибанула в нос горелым порохом, и стало очень тихо.
Он обернулся и увидел того странного пассажира, что пялился в загаженное окно и делал вид, что ему очень интересно. Человек привалился к стенке. Фуражка с него соскочила, обнажив плохо стриженую голову. В его правом виске дымилась большая круглая дыра, а левого виска у него не было. Как, впрочем, не было и всей левой половины головы. Она была разбрызгана по стене и окну и медленно стекала вниз кровавыми ошметками.
Рядом с убитым валялся браунинг.
Один из патрульных в потертой кожаной куртке и черной фуражке железнодорожника стрельнул из трехлинейки почти в упор.
Старший патруля окинул взглядом притихший вагон и сказал:
— Ша! Граждане, приготовьте документы для проверки! — А потом подмигнул своему напарнику: — Лихо ты его.
— А чего он тут пистолетиком размахался, — ответил железнодорожник и деловито передернул затвор.
Стреляная гильза со звоном ударилась о перегородку вагона, попыталась закатиться под лавку, но уперлась в чей-то пухлый мешок.
— Картошку везете? — спросил патрульный сидевшего над мешком мужика.
— Агась, картоплю, — поспешно закивал мешочник и украдкой перекрестился.
— И чего хочешь взамен?
— Так ведь… — испугано промямлил мужик, но старший патруля перебил его.
— А ну-ка, обыщи убиенного.
— Я? — удивился мешочник и закрестился уже открыто: — За что же, граждане?.. А может, картопли вам отсыпать… — с робкой надеждой взглянул он на патрульного.
— Я сказал — давай!
— Агась… — кивнул мужик, боязливо покосился на размазанные по стене вагона мозги, быстро обшарил карманы трупа и полез убитому за пазуху.
Все это время в ошалевшем от страха вагоне стояла тишина. Только колеса мерно стучали на стыках, да возле убитого паренька тихо причитала невесть откуда взявшаяся монашка.