В том же сообщении приводились выдержки из писем испанских женщин своим мужьям, сражавшимся на фронте. Как видим, вся корреспонденция тогда перлюстрировалась — цензоры докладывали о крамоле «наверх», «сверху» информация передавалась далее. Итак, Меркулов — Димитрову, цитировал фрагмент ряд частных писем. В одном из них обнаружилась крамола:
«Мои вещи я уже продала все, а жизнь очень и очень трудная. Я очень боюсь того, что здесь умрет очень много молодежи. Жена Валентино, 21 год, которая жила в Мытищах и Монино, уже умерла. Пиллар — жена Вернаво, болеет туберкулезом. В больнице лежат еще три женщины, которые, наверное, живы не будут. Народ здесь весь слабеет».
Как отмечал в этой связи Меркулов в своем отчете, «у отдельных членов испанского коллектива проявляются реэмиграционные настроения». И опять выдержки из писем, как доказательство:
«Только в СССР я голодаю. Если бы я был в другой стране, то никогда бы не голодал и не находился бы в таких жалких условиях. Здесь рабочий класс живет хуже, чем в капиталистических странах»
«Я здесь, как и в Краматорске, не верю в победу Красной Армии. Все рабочие на заводе уже тоже не верят в победу. Они только ждут и надеятся на второй фронт. Когда мы поедем в Испанию, тогда я об этом буду говорить»
А вот примеры из отчета другого работника НКВД, Федотова, за 21 марта 1943 года, и вновь — выдержки из писем:
«Ничего хорошего сообщить отсюда не могу. Наши люди продолжают умирать и что хуже всего, многие из них умирают от голода»
Для многих испанцев, привыкших к совсем другому климату, русский холод был мукой адовой. Неслучайно и об этом было в письмах (из отчета того же Федотова):
«Самое трудное — это холод, который тут достигает 55–60 градусов. При той одежде, которая есть у нас, выдержать невозможно. Уже теперь у нас много больных из-за холода. Нас надо убрать отсюда, так как выдержать мы этого не сможем»
Поскольку местные власти часто использовали испанских политэмигрантов и детей на черных работах (и это прямо отмечается в отчете Федотова), кое-кто отваживался писать и об этом:
«Я приехала из колхоза, где перенесла все муки Каина. Теперь мы вернулись, но не надолго, потому что должны пойти ощипывать кур. Нас не оставляют в покое, не дают учиться, а мы бы так хотели учиться. И все это потому, что о нас никто не заботится. Мы почти босые и это по здешней грязи. У меня появляется настроение удрать отсюда»
Встающие перед глазами картины невыносимых условий жизни испанских политэмигрантов и испанских детей совершенно не соотносятся с традиционным у нас романтическим представлением о героях гражданской войны в Испании.
Кого и как «облагораживали» трудом
С конца 1942 года детей-переростков стали трудоустраивать в школы ФЗО, чтобы они получили рабочие профессии.
«Мелкими группами они были разбросаны по всем ФЗО, причем на такие специальности, которые ребята не хотели изучать: деревообделочники, текстильщики и т. д. У всех было желание работать слесарями, токарями, автогенщиками»
Но после нескольких серьезных стычек с советскими подростками, испанских ребят из детдомов Саратова практически всех перевели в одну школу ФЗО — N12 при самолетостроительном заводе. Всего там училось 259 человек, которых после обучения всех направили на завод. В школе ФЗО условия жизни были немного лучше, чем в детдомах: в день они получали по 800 г хлеба (в детдомах — 400–600 г), жили в просторных чистых и хорошо отапливаемых помещениях, имели по 2–3 смены верхнего и нижнего белья. Но и среди этих ребят был велик процент больных, особенно туберкулезом.
За годы войны 440 испанских детей закончили школу и поступили в ВУЗы или техникумы, еще 500 человек были устроены на работу на заводы и фабрики после обучения в ФЗО.
Однако после того, как по возрасту ребята покидали детдома и попадали в ФЗО или на заводы, они оказывались совершенно не приспособленными к обычной жизни.
«Имея в виду полную неприспособленность к самостоятельной жизни юношей и девушек, воспитывающихся в детдомах, испанские товарищи ставят вопрос о сохранении дома-интерната в Ленинграде как переходного пункта в течение года к самостоятельной жизни»
Многих отправляли учиться в военные училища, а по окончании — на фронт. Именно в ту пору «при тов. Старинове», начальнике Высшей оперативной школы, ветеране Гражданской войны в Испании, была создана целая диверсионная группа, состоящая из испанцев.
«Старинов согласен взять всю восемнадцатилетнюю испанскую молодежь. Эта молодежь находится теперь в очень тяжелом положении. В Самарканде, где всего около 90 юношей и девушек, после ликвидации дома испанской молодежи ребята, вместо учебы, ищут работу, потому что голодают. Более слабые воруют, один уже арестован. В Саратове около 100 человек — юношей, часть из них в ремесленном училище, часть на заводе — разутые и раздетые»
В таком же положении находилось более 100 человек в Башкирии и около 200 — в Тбилиси. И далее идет объяснение, почему испанцев надо посылать на фронт (парадокс!):
«И в ЦК ВКП/б/, и в Наркомпросе РСФСР существует сейчас установка, что испанская молодежь должна находиться в тех же условиях, что и советская. А она, выйдя непосредственно из детских домов, без связи с людьми, остается беспризорной и многие разлагаются… А в армии они все станут закаленными и стойкими… и мы таким образом спасем испанскую молодежь»
За два года деятельности группы Старинова погибло 80 испанцев.
Без права на возвращение
Бытовавшее в первые месяцы пребывания испанских детей-политэмигрантов утверждение о том, что «скоро» они смогут вернуться на родину (кстати, в документах, относящихся к периоду до 1941 года, нередко можно встретить ссылки на «возвращение на родину» испанцев), вскоре было заменено идеологическим давлением-установкой в том духе, что лучше СССР страны в мире нет и поэтому нечего и желать его покинуть. На запросы родителей — о возвращении их детей — советское правительство отвечало отказом или молчанием.
«В связи с повторяющимися попытками со стороны реакционных элементов в Испании, как то: Бискайское правительство, а также некоторые из Фаланги в Испании, организовать через родственников возвращение в Испанию испанских детей, находящихся в СССР, Оргкомитет ИККИ представляет на Ваше решение вопрос о принципиальном отказе в разрешении на выезд. Только в отдельных случаях, по договоренности с руководством ИККИ, предоставлять разрешение на выезд», —