— Вообще-то он и вправду перед нею выкобеливается…
— Ну что вы такое говорите, тетя Даша! — конфузится школьница. — Любит он ее — эго же всем известно.
— А мне, видишь ли, неизвестно, — хмурится лифтерша. — А что он под ее окнами представления разные устраивает, это я действительно почти каждый день наблюдаю.
Алексей уже не слушает их болтовню, и не только потому, что она ему неинтересна, — она ему неприятна. А неприятна потому, что ему жалко эту милую девушку, о которой он знает только то, что зовут ее Варя и что отец ее, подполковник в отставке, горький пьяница. Не верится ему, однако, что Вадим Маврин, известный чуть ли не всему району под кличкой «Ковбой», действительно влюблен в Варю. Сомневается он, что такой тип вообще в состоянии влюбиться.
Более же всего неприятна Алексею мысль, что Вадим может быть не безразличен Варе. А это вполне вероятно — не случайно же многие часы проводит она у окна. Тому, правда, есть и другие причины: Варя почти не отводит глаз от зеркала, поставленного на подоконник, с поразительным трудолюбием взбивая чуть ли не каждый отдельный волосок своей пышной прически.
С высоты своего пятого этажа Русин хорошо видит окно Вари, живущей тремя этажами ниже его. Вот и сейчас колышется ее тень на занавеске. Значит, она дома и видела, конечно, что происходило на улице, а окно задернула, наверно, только теперь?
Алексею очень неприятно делать эти выводы, и он уходит в комнату отца, чтобы не думать больше о Варе. А с отцом обязательно нужно посоветоваться о переработке повести.
Василий Васильевич снова, кажется, не в духе? Неужели опять приключилось что-то с его профессором или произошла очередная «схватка» с мамой?
Ну да, невозмутимая Анна Павловна что-то слишком уж тщательно прикрывает многочисленные дверцы кухонного шкафа. Обыкновенно она оставляет их распахнутыми, а ящики всех столов в квартире выдвинутыми почти до отказа. Педантично аккуратный Василий Васильевич Русин время от времени приходит в ярость от этой, как он выражается, «жизни нараспашку».
— Если ты не можешь понять, — говорит он в такие минуты своей рассеянной супруге, — что для меня порядок не прихоть, что он мне нужен для моей работы, что он помогает мне думать, то считай меня чудаком, оригиналом, странным человеком, которому кажется почему-то, что дверцы и ящики устраиваются для того, чтобы открывать их лишь по надобности, а в остальное время держать закрытыми. И считайся, пожалуйста, с этой моей прихотью и странным убеждением, будто в противном случае вообще незачем было бы делать дверцы…
Анна Павловна, конечно, делает это не нарочно, а по удивительной своей рассеянности, и потому никак не может понять, чем закрытая дверца шкафа помогает ее мужу. А Василий Васильевич Русин ведет огромную, для всякого другого, может быть, даже непосильную работу по статистике научных фактов. «Всякий другой» упоминается тут в том смысле, что нормальная человеческая память просто не в состоянии запомнить всего того, что он вычитывает у себя в библиотеке, а потом еще и дома. Такая работа, по мнению не только Алексея, но и его коллег по институту, под силу лишь кибернетической машине. Однако Василий Васильевич успешно конкурирует с такой машиной. Он ведь не только обладает феноменальной природной памятью, но еще и всячески совершенствует ее хорошо продуманной системой запоминания. В эту систему входит и тот порядок, который он завел в институтской библиотеке и особенно в своем домашнем кабинете. Каждый пустяк тут играет роль, помогает сосредоточиться или, наоборот, вызывает раздражение. И это хорошо понимает его сын Алексей, но никак не может понять супруга, преподаватель литературы в старших классах средней школы.
Алексей в последнее время вообще много думает об отце и его увлечении теорией информации. Василий Васильевич не сомневается ведь, что можно сделать крупное открытие, если овладеть возможно большим количеством сведений, известных современной науке. Алексей, хотя и не разделяет этих убеждений, очень уважает отца за ту цель, которую он себе поставил. Добьется он ее или не добьется, это покажет будущее, но уже теперь его знания таковы, что он давно уже мог бы защитить докторскую диссертацию по любому разделу физики. А он все еще довольствуется скромным званием кандидата, хотя за справками к нему обращаются даже академики. И не только за литературой, но и за советом, ибо мало кто обладает такими универсальными познаниями, как он.
Очень нужно и Алексею поговорить сейчас с отцом, но Василий Васильевич явно расстроен схваткой с Анной Павловной. На какое-то время все теперь смешалось, разладилось в ходе его мыслей, во всей стройной их системе, и, для того чтобы извлечь какую-нибудь справку из его памяти, необходимы, видимо, слишком большие усилия. Алексей хорошо понимает это и решает не беспокоить отца. Да и поздно уже. Может быть, пора и в постель?
Но прежде чем лечь, он снова подходит к окну и смотрит вниз, на занавесочку Вари. Теперь у нее горит настольная лампа. Значит, Варя сидит еще за своим столом.
5
Хотя Василий Васильевич Русин искренне завидовал профессору Кречетову, жизнь Леонида Александровича сложилась не наилучшим образом. В молодости был он влюблен в девушку, а женился на ней ничего не подозревавший о чувствах Леонида младший брат его, бравый артиллерийский офицер. Так и остался с тех пор Кречетов-старший холостяком, влюбленным теперь лишь в науку. Судьба преподносила ему и другие сюрпризы, но он принимал их с мудростью античного философа, не ожесточаясь и не теряя веры в человечество.
В последнее время, однако ж, завидное его спокойствие и оптимизм стали одной только видимостью. Открытие, которое он сделал, вот уже целую неделю не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Конечно, он предвидел возможность связи грозных сейсмических явлений с экспериментами академика Иванова, и все-таки это очень встревожило его. Не один и не два раза, а теперь уже пять раз очень точно совпали они со временем работы нейтринного генератора, и у Кречетова не остается уже никаких сомнений в закономерности этих процессов. И очень досадно, что Дмитрия Сергеевича Иванова ни в чем это не убеждает.
— Э, дорогой мой, — беспечно заявил он сегодня в разговоре по телефону, — науке известны и не такие еще совпадения. И до тех пор, пока вы не обоснуете теоретически…
— Именно этим я и занимаюсь теперь…
— Знаю, но сомневаюсь, что ваши усилия увенчаются успехом. Вам ведь не хуже моего известна невероятность подобного взаимодействия нейтрино с веществом.
Да, Кречетову известно это лучше, пожалуй, чем самому Иванову, и все-таки он допускает возможность такого взаимодействия. Вынужден допустить.
— Ну и когда же вы думаете завершить ваши расчеты? — спросил его Дмитрий Сергеевич.
— Не знаю, — ответил Кречетов, досадуя на академика: он мог бы и не задавать такого вопроса. — Возможно, удастся сделать это, как только Институт физики Земли предоставит мне те сведения, которые я запросил. А может быть, вообще никакие сведения не помогут решить эту задачу. А между тем факты…
— Да и фактов пока маловато, — перебил его Дмитрий Сергеевич.
— А я опасаюсь, как бы их не оказалось вскоре более чем достаточно, — многозначительно произнес Кречетов и стал торопливо прощаться с академиком.
Вспоминая теперь этот разговор, Леонид Александрович упрекает себя за свою беспомощность — не смог вселить в Дмитрия Сергеевича если не чувство тревоги, то хотя бы благоразумие. А все это может ведь кончиться поистине глобальной катастрофой.
И, уже ложась спать, снова вспоминает он пропажу своего портфеля. Похоже все-таки, что его украли. И наверное, это дело рук того самого молодого человека, который больше всех задавал ему вопросов в Политехническом музее. Когда лекция кончилась, Кречетов не сразу как-то вспомнил, где положил свой портфель. Ну, а пока искал его, многие слушатели уже разошлись. Подозрение, однако, падало на этого любознательного молодого человека, дольше других крутившегося возле профессора. Он уже не в первый раз попадался на глаза Кречетову, а профессор даже не знал толком, кто он такой — студент или молодой ученый.