Не многие правители разделяли подобное мнение Л. Толстого. С удивлением для себя я обнаружил, что в основном это были монархи-полководцы: Густав-Адольф, Фридрих Великий, Наполеон. Впрочем, это вполне логично. Кому как не им знать, насколько уродливой бывает война.
Фридрих Великий писал: «…Каждая война сама по себе так плодовита несчастьями, успех её так неверен, а последствия до того пагубны для страны, что государи должны зрело и долго обдумывать своё намерение, прежде чем берутся за меч. Я уверен, если бы монархи могли видеть хоть приблизительную картину бедствий, причиняемых стране и народу самой ничтожной войной, они бы внутренне содрогнулись. Но воображение их не в силах нарисовать им во всей наготе страданий, которых они никогда не знали и против которых обеспечены своим саном. Могут ли они, например, почувствовать тягость налогов, которые угнетают народ? Горе семейств, когда у них отнимают молодых людей в рекруты? Страдания от заразительных болезней, опустошающих войска? Все ужасы битв или осады? Отчаяние раненых, которых лишают не жизни, но членов, служивших им единственным орудием к пропитанию? Горесть сирот, потерявших родителей, и вдов, оставшихся без опоры? Могут ли они, наконец, взвесить всю важность потери столь многих для отечества людей, которых коса войны преждевременно снимает с лица земли? Война, по моему мнению, потому только неизбежна, что нет присутственного места для разбора несогласия государей!»
Император Павел I считал, что монархи свои разногласия должны решать дуэлью друг с другом, не втягивая в это свои армии и народы. И был за это поднят на смех дворами «просвещённой» Европы.
Нас часто сбивают с толку высказывания великих умов и общепризнанных авторитетов, восхваляющих войну, и мы впадаем в заблуждение, не разобравшись в сути сказанного.
Фридрих Ницше однажды сказал: «Я советую вам не труд, а войну… Вы должны приветствовать мир как средство к новым войнам и предпочесть короткий мир длительному… Вы говорите, что хорошая цель оправдывает войну, я же говорю вам: хорошая война оправдывает всё остальное… Чтобы испытание было решающим, война должна вестись со всей беспощадностью…»
Я долго думал, что же натолкнуло философа на столь людоедскую мысль. Ответ я нашёл у биографа Ницше — Д. Гелеви.
«Поступление на военную службу сопровождалось в то время ныне упразднённой торжественностью. Ницше находит даже здоровой и красивой перемену учебников и словарей на лошадь и, сев на неё, делается хорошим артиллеристом, своего рода аскетом для служения родине…
„Солдатская жизнь не особенно удобна, — пишет он, — но она, пожалуй, даже полезна, если её попробовать в качестве "entrements". В ней есть постоянный призыв к энергии, которая особенно хороша, как противоядие против парализующего людей скептицизма, действие которого мы наблюдали вместе с тобой. В казарме узнаёшь свой собственный характер, в ней научаешься приспособляться к чужим людям, в большинстве случаев очень грубым. До сих пор все относятся ко мне, по-видимому, доброжелательно, начиная от капитана до простого солдата, к тому же все свои обязанности я исполняю усердно и с интересом. Разве можно не гордиться, если среди 30 рекрутов получаешь отличие как лучший кавалерист? По-моему, это лучше, чем получение диплома по филологии (…)
…Как ужасный гром грома, воспринимаю я известие об объявлении франко-прусской войны; точно какой-то ужасный демон обрушивается на всю нашу вековую культуру. Что будет с нами?
Друг мой, милый друг, ещё раз приходится нам переживать сумерки мира. Что значат теперь все наши желания! Может быть, мы присутствуем при начале конца? Какая пустыня кругом…“
Как плохо Ницше знал самого себя! Он был ещё слишком молод, слишком предан своей нации, чтобы созерцать эту грозную драму в качестве простого зрителя (…)
Тем временем германская армия переходит через Рейн и одерживает первые победы. Фр. Ницше не без волнения прислушивается к этим известиям. Мысль о великих делах, в которых он принимает участие, об опасностях, которым он лично не подвергается, расстраивает правильный ход его умственных занятий…
Мало-помалу обнаруживается и самое волнение, охватившее его душу. „Как я стыжусь моей праздности, которой я предаюсь в тот момент, когда мог бы применить к делу мои артиллерийские познания. Само собой разумеется, я готов и на решительный шаг, если дела примут дурной оборот. Вы знаете, все кильские студенты в порыве энтузиазма записались добровольцами“… 7 августа он читает в Утренней Газете телеграммы из „Woerth“: „Немецкие войска победили, потери громадны“. Ницше не был больше в состоянии оставаться в своём уединении; он возвращается в Базель, хлопочет и добивается разрешения швейцарских властей на поступление в санитарный отряд и тотчас же едет в Германию, чтобы немедленно принять участие в манящих его к себе военных действиях.