На лице Карасева — нагловатая усмешка. Придвинувшись к девушке, почти наступая ей на ноги, пропел вкрадчиво, не в лад музыке:
И громко, почти зло:
— Дурак! — вспыхнула Василиса, толкнув его локтем в грудь.
Повернулась резко и пошла к бревнам. Лешка развел руками, подмигнул парням. Остановился возле Сашки Фомина, щелкнул портсигаром — пусто.
— Дай закурить… Видел кралю? Ломается. Прошлый раз в луг идти не схотела.
У Виктора — злое, перекошенное лицо. Опустив руку на плечо Лешки, рывком повернул к себе. Тот едва удержался на ногах от неожиданности.
— Не балуй!
— За что девушку оскорбил?
Карасев пожевал неприкуренную папиросу, перебросил ее из угла в угол рта.
— Это по-вашему, по-городскому, — оскорбил… А у нас сколько хочешь… Ну, пусти.
Дернулся, стараясь освободить плечо, но Виктор держал крепко, не мигая глядел в нагловатые глаза Карасева.
— Девушку обидел, герой юбочный… Меня обидь…
— Испугал!
— Такого-то смелого?!
Их окружили ребята. Игорь на всякий случай подвинулся ближе, кивнул Фокину.
Музыка смолкла. Слышалось тяжелое дыхание сгрудившихся парней.
— Гля, ребята, чего он прилип! — крикнул Лешка.
Ему не ответили. Стояловские смотрели на него недружелюбно, у многих, знать, были свои счеты с ним.
— Ну, герой, — усмехнулся Дьяконский. — Отойдем в сторонку, поговорим.
— Мне и тут неплохо.
Из толпы ребят кто-то сказал зло:
— Трусит… Небось не трусил, когда двое на одного…
— Не бреши там, — рванулся Лешка, но Виктор нажал на его плечо так, что он перегнулся.
— Собака брешет, да ты с ней, — ответил тот же голос.
— Я вот приду с нашими.
— А ты сейчас! Слабо?
Дьяковский отпустил наконец Лешку.
— Хватит болтать. И заруби на носу: будешь похабничать — выставлю с треском. Понял?
— А ты чего взъелся? Тоже мне, милиционер выискался, — хорохорился Карасев.
Фокин обнял тракториста за талию, сказал весело:
— Пляшешь ты лихо, а котелок твой рыжий — пустой. Культуры тебе, друг, не хватает.
— На что она мне?
— Девчата любить будут.
— И так любят, — махнул рукой Лешка.
Не глядя на Виктора, предложил:
— Замнем это дело, что ли? Перекурим — и баста.
— Пошел к черту.
Виктора окружили стояловские ребята. С ними он и закурил, сев на бревно.
— Ты правильно его срезал, — чуть заикаясь, говорил паренек в тапочках и а босу ногу. — Они тут прошлый раз наших двоих прогнали. А в Дубки хоть не показывайся.
— Хватит об этом. Что-то гармошки не слышно?
— Домой дубковские подались.
— Ну, и скатертью дорога.
Лешка Карасев, накинув пиджак, шел к лесу. За ним с явной неохотой семенил гармонист.
— Эй ты, папашин сынок! — донесся голос Карасева. — Погоди, еще встретимся на узкой дорожке! Отца шлепнули, а тебе морду свернем.
Виктор бросился на голос, но из темноты послышался быстрый топот ног — дубковские убегали.
— Не догнать, — остановил Игорь.
Дьяконский сразу как-то обмяк, у него подрагивали уголки губ.
— Ну, не порть себе настроение. Плюнь на него. Негодяй ведь — лежачего бьет.
— Я — лежачий?
— Поговорка такая, — смешался Игорь. — Издалека он. Как камнем в спину.
— Не выкручивайся, правильно сказал.
— Да брось ты все это. Петь пойдем.
Дьяконский вздохнул, потер подбородок и сказал тихо:
— Ладно, пойдем петь, ничего не поделаешь.
Первым незаметно исчез с вечерки Саша Фокин. Исчез не один — вместе с приглянувшейся ему толстушкой. Игорь отправился провожать чернявую девчонку, смешливую и подвижную. Пока шел по огородам за избами, она, будто ненароком, задевала его плечом, говорила и говорила без умолку. А когда он начал прощаться, почему-то обиделась и убежала, даже не сказав «до свидания».
Дольше всех сидели на бревнах Виктор и Василиса. На другом конце деревни девушки пели песни, но звучали они все тише, все слабее. Расходились по домам намаявшиеся за день певуньи.
— Пора по домам, — предложила Василиса.
Изба ее была близко. Остановились возле плетня. Виктору не хотелось уходить, переминался, думая, как оттянуть расставание.
— Ты спешишь?
— Не очень, — настороженно ответила она.
— Может, пройдемся еще?
— Лучше во дворе посидим.
Она открыла калитку, вошла первой. Во дворе темнота густая, непроглядная. Над головой шелестит листва.