Потом Ольга надумала уехать куда-нибудь далеко, где никто не знает ее, в Хабаровск, что ли. Хотелось затеряться в большом городе, остаться одной. Начала было тайком от матери собирать вещи, но махнула рукой и на это. В Одуеве хоть не тревожит никто. А на новом месте начнутся расспросы, надо объяснять, кто ты, писать биографию, выслушивать вежливые отказы.
Горбушина Ольга вспоминала редко, особенно после того, как узнала, что ребенка у нее не будет. Она была очень признательна матери: та ни разу не заговорила о случившемся, не упрекнула ее. Виктор же вообще держал себя так, будто ничего не произошло.
Только теперь Ольга поняла, как много значила для нее дружба с Игорем. Он любил ее по-настоящему, отдавал ей все свое нерастраченное чувство, я это чувство будто согревало девушку, наполняло радостью сегодняшний день, вселяло надежду на счастливое будущее. А теперь Ольга осталась совсем одинокой. Вокруг была пустота; пустота ожидала ее впереди. Минутная слабость, неосторожный шаг — и она испоганила, сломала все то светлое, что было в ее жизни, причинила боль близкому человеку.
Сидя за машинкой, Ольга целыми днями упорно думала об одном и том же: где ей увидеть Игоря, какие слова сказать ему, чтобы он верил ей…
Как это ни странно, она почувствовала облегчение именно в тот день, когда заболела мама. Новые тревоги, известие о том, что Виктор уходит в армию, отодвинули на задний план ее собственные переживания. Она нужна была маме и брату, нужно было заботиться о них.
Утром к дому Булгаковых подъехала легкая рессорная тележка. Серая кобылка-трехлеток из райисполкомовской конюшни остановилась неохотно, перебирая тонкими точеными ногами, мотала головой.
— Не играйся, дура, не играйся, — говорил кучер, привязывая ее к столбу. — Наиграешься еще за двадцать-то верст по такой жаре.
В задке тележки стоял громоздкий фанерный чемодан Насти Коноплевой. Сама Настя, в красном с горошинками платье, спрыгнула с повозки, вошла во двор.
— Батюшки мои, уже! — ахнула Марфа Ивановна, увидев ее и, обнимая, запричитала: — Настенька, ясочка, приглядывай там за ним, непутевый он, оглашенный!
— Это за Игорем-то присматривать? — засмеялся Григорий Дмитриевич, появившийся на крыльце с чемоданам. — Ты ведь скажешь, мать. Он сам за кем хочешь присмотрит.
Григорий Дмитриевич бодрился, говорил громко. Следом за ним выбежала из дому Антонина Николаевна, непричесанная, со слезами на глазах. Чмокнула Настю в щеку.
— Зайди, зайди, молока выпей.
— Спасибо, я ела уже.
— Ничего не забыла? Паспорт взяла?
— Взяла.
— На груди держи. И деньги тоже. В вагоне особенно.
Маленькая Людмилка тыкала в морду лошади пучком сена, спрашивала:
— Мам, а она не жувает, почему?
— Отстань! Не смей к лошади подходить, домой марш!
Кучер отправился на кухню выпить с Григорием Дмитриевичем стопку за счастливую дорогу. Бабка принесла им из погреба малосольных огурцов.
Антонина Николаевна укладывала в повозке вещи. Ни она, ни отец не ехали провожать Игоря. Райисполкомовский кучер, приходившийся Насте дядей, обещал доставить ребят в сохранности, выправить билеты и посадить в поезд. Со станции кучер должен был привезти троих командированных из области — места в тележке не оставалось.
— Смотри, Настя, тут курица, — говорила Антонина Николаевна, засовывая под сено узелок. — Ее ешьте сегодня же, жарко, испортится. Яички полежат подольше. Сало до места не открывайте… Тут вот сушеные грибы. Это Степану Степановичу — он любит. Ты тоже поживешь у Ермакова первое время, у него большая квартира.
Настя слушала внимательно, морща лоб и стараясь запомнить все, как еще недавно слушала Антонину Николаевну на уроках литературы. Было приятно, что ей поручают заботу об Игоре. И не кто-нибудь — его мать. Настя будто близким человеком стала в их семье.
Из калитки, с хрустом разжевывая огурец, вышел кучер. За ним Булгаков.
— Так ты того, вернешься — зайди, — говорил он. — Расскажешь обстоятельно, как и что.
— Можешь не сумлеваться, Григорь Митрич. У меня на станции дежурный — свой человек.
— Все же зайди.
— Это как водится… Ну, где же пассажир ваш?
— В самом деле, где же он? — спохватилась Антонина Николаевна. — Мама, не видела?..
Игорь в это время шел по саду вслед за хмурым и молчаливым Славкой. Братишка вел его в дальний конец, в малинник. Игорь мысленно прощался с деревьями, со старой беседкой.
В саду чувствовалось уже приближение осени: поблекла трава, меньше было цветов. Созревала рябина. Ее красные гроздья ярко пылали среди начинающей желтеть листвы. На солнцепеке было жарко, а в тени держалась прохлада. Долго не высыхала теплая августовская роса.