Когда шеф полиции излагает Воронину важность дела о Здании, он сообщает: „Так что кроме вас этим занимается и будет заниматься еще кто-то из прокуратуры“. В черновике говорится более подробно: „Одновременно с вами и независимо от вас этим делом будет заниматься еще кто-то из прокуратуры“.
Когда Гейгер предлагает Воронину во время допросов рассказывать, что он работал в ЧК или ГПУ так же, как сам Гейгер пугает допрашиваемых Гиммлером, в черновике Андрей замечает: „Конечно, сравнивать гестапо с солдатами Железного Феликса…“
Когда Гейгер зачастил к Сельме, Андрей „сказал ему несколько слов“. В черновике поясняется: „…сказал Фрицу прямо, что здесь ему ничего не отломится“.
Делая вывод из дела о Здании, Андрей Воронин перечисляет те факты, которые его смущали (только ночью, в состоянии опьянения, несообразности в показаниях), „особенно же смущала полная бессмысленность и дикость происходящего“. В черновике вместо несколько размытого „дикость происходящего“ дается четкое определение: „ненужность такой дикой выдумки“.
Дежурного, вызвавшего свидетелей ночью, Воронин в черновике обзывает: „дубина вы безграмотная“ — и собирается не „я его, дубину этакую, припеку“, а „я на эту дубину напишу рапорт“.
Когда Андрей впервые видит Красное Здание, в тексте идет сразу его описание. В черновике есть предуведомление: „Андрей до последнего мгновения был уверен, что все это — вранье, глупый и бессмысленный блеф, мифическая оболочка какого-то антигосударственного заговора; но вот он стоял перед этим Зданием…“
Рассказ о брате, который Воронин услышал в Красном Здании, начинался в черновике более подробно: „Сами знаете, как это было. После войны вся наша слушательская братия принялась устраивать свою судьбу и карьеру — в частности, наперебой ухлестывать за высокопоставленными дочками. А дочки, прямо вам скажу, просто писали — фронтовики, гвардейцы, то-сё, да еще с высшим образованием. Только наш этот кавалер никогда и ни при каких обстоятельствах в этом гоне не участвовал. Конечно, бывало, приходил он на вечеринки…“
Мысли Воронина после выхода из Красного Здания в черновике тоже описывались более подробно: „Ну, нашел я это Здание, ну, побывал, увидел своими глазами… А дальше? Одну минуточку. Прежде всего я сделал фактическое открытие. Красное Здание существует…“
О Красном Здании рассказывает Воронину пан Ступальский. В опубликованных вариантах несколько неясно: „Он подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, этот текст не канонизирован, но сейчас… Нам, католикам…“ В черновике: „Он подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, это не канонизированный текст, но сейчас нам это разрешено, нам, католикам…“ И еще (уже об Эксперименте) пан Ступальский говорит: „История знает случаи, когда людей брали живыми на небо…“ Первоначально — не „людей“, а „великих праведников“.
В черновике не только упоминается концовка известного анекдота, но и приводится он весь: „Андрей почему-то вспомнил анекдот, рассказанный в свое время Изей — про то, как медведь купил мотоцикл с люлькой и решил покатать зайца. Дал медведь шестьдесят километров в час и смотрит, как там косой. „У-лю-лю-лю-лю!“ — лихо кричит заяц. Ишь ты, смельчак какой, подумал медведь с удивлением и дал восемьдесят километров. „У-лю-лю-лю-лю!“ — голосит заяц. Ну, дает косой, подумал медведь и выжал сто. „У-лю-лю-лю-лю“ — знай себе орет косой. Тут медведь перепугался, сбросил газ. „Ты что, — говорит, — ошалел? Разобьемся же к чертям…“ И затормозил. И тут заяц наконец выговорил: „У лю… У лю… У люльки же дна нет, дурак старый!..“"
После слов „Господин Ван, от имени прокуратуры приношу вам глубочайшие извинения за незаконный привод. Ручаюсь, что это больше никогда не повторится“ в черновике Воронин думает: „Сказал и устыдился. Во-первых, привод не был, строго говоря, незаконным. Во-вторых, ручаться он никак ни за что не мог“.
Дядя Юра, встретив Воронина у мэрии, сообщает ему: „Фриц твой белобрысый — этот здесь“. А в черновике добавляет: „…помнишь его? Ну, немчик этот, все у тебя вместе пьем с ним…“
О том, что Сельма напропалую спит с доктором, Воронин отмечает: „Это было еще одно унижение…“
Появившись в редакции и слушая бравурную музыку из радиоприемника, Изя Кацман повествует: „Всеобщая амнистия!“ и т. д. В черновике он этими словами отвечает на вопрос Сельмы: „Как же ты здесь оказался, Изечка?“
В начале конфликта Кэнси и Цвирика, происходящего во время переворота, Кэнси, указывая на вооруженных людей, прибывших вместе с Цвириком, спрашивает, не новые ли это сотрудники. Цвирик отвечает: „Представьте себе — да! Господин БЫВШИЙ заместитель главного редактора! Это новые сотрудники. Я не могу вам обещать, что они…“ В остальных рукописях и изданиях речь обрывается, но в черновике он досказывает: „Я не могу вам обещать, что они ваши новые сотрудники, но это новые сотрудники редакции“.
При обсуждении экспедиции на север Гейгер говорит: „Как можно глубже. Насколько хватит горючего и воды“. И в черновике добавляет: „Причем, если по дороге представится возможность пополнить запасы, надо будет использовать их до последней капли“. И следует ответная реплика Воронина: „…на какие запасы горючего ты там рассчитываешь. Там же средние века, какое там может быть горючее и какая может быть перестрелка?“ И позже, когда Гейгер пытается выяснить, насколько далеко надо посылать Экспедицию (когда солнце сядет за горизонт), Андрей замечает: „Я вообще не понимаю, на кой черт тебе до самого конца доходить“.
Когда Воронин начинает распаляться: „И скажи, пожалуйста, нашему дорогому Румеру, чтобы он зарубил на своем павианьем носу…“, Гейгер его обрывает: „А можно без ультиматумов?“ В черновике Воронин договаривает до конца: „…в канцелярию по науке и технике этот самый нос пусть не сует“.
Полнее в черновике представлено и антисемитское высказывание Эллизауэра, в остальных вариантах он говорит: „Нет ничего на свете хуже жида. Однако я никогда ничего не имел против евреев! Возьми, скажем, Кацмана…“ В черновике продолжает: „Он еврей? Да! Он жид? Ни в коем случае“.
В походе, перед рекогносцировкой Изя и Пак „рассматривали схему города“. В черновике поясняется: „…которую Изя раскопал в бумагах этой ночью“.
И в перечислении остающихся, когда Воронин с Изей, Паком и Немым идет в разведку, смотрящих им вслед („прищурившийся от солнца Пермяк, придурковатый Унгерн, испуганно округливший свой вечно полураскрытый рот, угрюмый Горилла-Джексон, медленно вытиравший руки куском пакли…“), в черновике продолжение: „…заика Йонсен, посасывающий сбитый палец…“
Во время разведки Воронин обращает внимание: „Какое-то общественное здание — не то театр, не то концертный зал, не то кино. Потом опять магазин — витрина расколота, — и еще магазин на другой стороне…“ А в черновике после этого констатирует: „Видимо, начиналась деловая часть города“.
Возвратившись из рекогносцировки и застав на месте экспедиции трупы и пожар, Воронин читает записи в дневнике, написанные Кехадой после ухода Андрея. „Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг с брызгами, и записи на этом кончались“ — так в окончательном варианте. В черновике же: „Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг, а ниже, поперек страницы, огромными кривыми буквами было нацарапано „БУНТ“. На этом дневник кончался“.
Но Авторы не только сокращали, убирая лишние, по их мнению, подробности. К примеру, когда в редакции уничтожают письма, Кацман читает в одном из них о Гейгере: „У него везде свои люди“. Это в черновике. Но Авторы, считая такое описание слишком общим, детализируют: „Его люди пронизывают весь муниципальный аппарат. Вероятно, они есть и в вашей газете“.