— Наши ребята делятся собственными пайками с детьми наших братьев по крови, изголодавшимися под властью большевиков…
Не успел Хиетанен найти подходящий ответ, как Вера, вспыхнув, опередила его. Устремив на Ванхалу испепеляющий взгляд своих красивых глаз, она резко произнесла дрожащим от волнения голосом:
— Уж ты-то ничем с детьми не поделишься. Все съедаешь сам, вон какое брюхо отрастил.
— Отрастил брюхо, говоришь? — смеясь, подхватил Рокка, а Вера описала рукой круг, изображая тучность Ванхалы. Это помогло Хиетанену собраться, и он громче всех рассмеялся. Ванхала тоже смеялся от души.
— Отрастил брюхо, — повторял он. — Хи-хи, отрастил брюхо…
Хиетанен нетерпеливо потребовал музыки, и Ванхала завел патефон.
— Что поставить? Речь Сталина?
У Ванхалы было несколько больших пластинок с речами Сталина. Он часто их проигрывал, повторяя про себя некоторые наиболее отчетливые русские слова.
— Поставь «Катюшу», — сказал Рокка. Это была его любимая пластинка.
— «Ударный батальон»! — сказал Хиетанен, предпочитавший марши.
Ванхала не стал объяснять, чью просьбу он собирается исполнить. Он поставил «Катюшу» — русскую песню в быстром темпе, под которую девушки часто танцевали; в надежде на это Ванхала и сейчас выбрал ее. Как только прозвучали первые такты, Рокка весь ожил, задвигался в лад музыке и сказал:
— Слушай, Вера. Танцуй одна. У тебя чертовски проворные ноги.
Вера встала и начала танцевать. При первых медленных тактах она будто сосредоточивалась, чтобы настроить себя на последующие быстрые и бурные движения, а под конец закружилась в таком вихре, что дружки не поспевали следить за нею глазами.
Рокка, которому огневая заключительная часть была особенно по вкусу, казалось, только ее и дожидался. Сначала он приговаривал:
— Не так! Не так! Как в прошлый раз! Тогда ты танцевала быстрее.
Когда темп начал убыстряться, Рокка захлопал в ладоши, оживился, как бы пританцовывая в такт музыке.
— Ага, вот так, вот так. Видите, ребята, как танцует эта девушка? Хорошо, Веерукка! Вот черт, как же она проворна!
Вера продолжала танцевать — не для зрителей, по всему было видно, только для себя. Ее тело подчинялось тончайшим музыкальным оттенкам, наслаждалось музыкой, будто в экстазе. Когда танец окончился, она сдержанно улыбнулась от радости, которую он ей доставил.
Три рыцаря-крестоносца открыто любовались ею. Они не понимали сдержанной красоты танца, не понимали, что Вера могла бы выступить с ним перед любой самой взыскательной публикой. Они удивлялись лишь его темпу.
Когда они уходили, Хиетанен задержался у двери, которую Вера хотела за ним закрыть. Он как бы в шутку дотронулся до комсомольского значка, приколотого к ее блузке, с трепетной радостью легонько нажал на него и чуть ли не испуганно, стараясь придать своему голосу игривые интонации, сказал:
— Можно взять это на память?
— Возьми!
Хиетанен тут же устыдился своего неуклюжего заигрывания и поспешил за остальными. Вера долго глядела ему вслед: казалось бы, с симпатией, но одновременно так, что Хиетанен чувствовал: дальше это продолжаться не может. Он смутно сознавал, что Вера ему не ровня, и потом: к чему все это приведет?
Он догнал друзей слегка печальный и расстроенный, но все же счастливый тем, что дотронулся до Веры. Не в силах удержаться, заметил:
— Удивительные тут женщины, надо сказать!
— Чмокают в щечку. Остался бы ты здесь, вот тебе и воссоединение финских племен.
Хиетанен был всецело захвачен своим чувством и не разобрался толком, что Отрастил Брюхо шутит. Он сделал вид, что всего лишь восхищается танцем Веры, испугавшись, что может показаться смешным.
— И как только она может так быстро вертеться! У нас дома, когда я танцевал, девушки были такие неповоротливые, что казалось, будто проводишь плугом борозду на поле.
— Послушай, Отрастил Брюхо, — смеясь, сказал Рокка. — Мы больше не будем брать Хиетанена к девушкам. С ним случится разрыв сердца, и мы лишимся его.
— Хи-хи-хи… Дети Вяйнелы находят друг друга… Хи-хи-хи… Они больше не разбросаны по свету… хи-хи-хи…
Тут только до Хиетанена дошло, что приятели потешаются над самыми святыми его чувствами, и он тоже начал куражиться, стараясь скрыть то доброе, что проявилось вдруг в его душе:
— Не думайте, будто я так сразу и рассиропился! Я такими вообще не интересуюсь… На черта? Мне хватает других забот. На кой дьявол мне все это?