Лахтинен помолчал с минуту, копя злость, чтобы разрядить ее в диалоге со своим воображаемым разумным существом, и продолжал;
— Если бы он вздумал спросить об этих лопатах и ломах: «Вы что, идете строить дорогу или копать ямы под фундаменты домов?» — что бы я на это ответил? Наверное, сказал бы: «Ээ, нет. Ими закапываются в землю, чтоб не убили». А увидел бы он винтовку, то-то бы удивился: «Что это за штука, чудная такая? Что ею делают?…» Ха-ха. Что делают? Скоро увидишь… Да-а-а… Я должен ползать с ней здесь по грязи, хотя и не знаю, чего ради. Ради спасения жизни — так она была бы сохраннее в каком-нибудь другом месте. Родины у меня нет, о вере я со школьной скамьи не вспоминал. Есть у меня дом, какой-никакой, но и он не мой, а жилищного товарищества. Надо защищать родителей, говорит пастор. Так у меня никого нет, только мать, и если руссу на что-нибудь нужна такая древняя старушенция, так черт с ней… Ну, пошли… Черт, здесь пни высотой с ребенка. Могли бы и пониже спилить дерево.
Они продолжали путь. Злость Лахтинена как будто схлынула. Но он все же сказал Сало, веревка которого, как ему показалось, провисала:
— Тащи же ты, черт возьми! Ты даже не вспотел.
Веревка Сало натянулась, и, отдуваясь, он дал очень разумный ответ:
— А зачем потеть? Веревка ослабла потому, что сани покатились под горку.
Спереди и слева вдруг послышалась ожесточенная стрельба, и они решили, что батальон уже вступил в соприкосновение с противником. Совершенно выбившись из сил, они наконец нагнали взвод, который уже рассредоточился и занял позиции. Лахтинен по своему разумению выбрал для пулемета позицию посреди стрелков под прикрытием леса. Это было лучшее место из всех возможных, и Лахтинен сразу понял это. Он действительно во всех отношениях был хорошим стрелком и умел поставить пулемет так, чтобы от него была максимальная польза.
Взводу был отведен обширный участок, и прапорщик стрелков беспокоился, сумеют ли они выполнить свою задачу. Он должен был прикрывать участок прорыва с фланга и во что бы то пи стало удерживать позицию. Притом было весьма вероятно, что противник сделает все возможное, чтобы восстановить свои коммуникации. Прапорщик добрался по снегу до пулемета и сказал:
— Верно. Тут самое подходящее место.
Он чувствовал себя одиноким под гнетом ответственности и попытался вызвать бойцов на разговор:
— Может статься, мы обойдемся совсем без пулемета, но если уж на то пойдет, пусть ваша труба дудит во всю мочь.
Лахтинен, еще злой после трудного пути, неприветливо и мрачно пробормотал:
— Да уж постреляем… У нас здесь никто не будет сидеть сложа руки и дожидаться, пока его убьют.
Прапорщик, обескураженный неприветливостью, отошел.
IV
Мороз крепчал. В суровый и холодный багрянец отступал горизонт, за него опускалось бледное зимнее солнце. Снег между деревьями посинел. В лесу смеркалось, и вместе с сумраком, казалось, сгущалась тишина.
Лахтинен стоял на коленях перед пулеметом, неотрывно просматривая местность перед собой. Остальные были чуть позади, греясь возле жалкого подобия костра. Потрескивали на морозе ветви деревьев, иногда раздавалось негромкое металлическое позвякивание — это часовые опробовали затворы оружия, чтобы в любую минуту быть готовым к действию. Слева слышалась стрельба. Стреляли из ручного пулемета, обледенелый лес многократно вторил ему. Артиллерийский огонь затих. Лишь изредка гремели залпы батареи да с воем пролетали над головой одиночные снаряды.
Сапоги Лахтинена обледенели. Маскировочный халат при каждом движении издавал треск. Его мучили вши, но не хотелось даже поднять руку, чтобы почесаться: для этого пришлось бы вытащить ее из теплой рукавицы.
В лесу захрустел наст. Лахтинен напрягся и весь превратился в слух. Звук повторился снова, еще и еще. Кто-то шел по лесу, осторожно ступая по насту.
У Лахтинена учащенно забилось сердце. Он бесшумно лег на живот и взялся за ручки пулемета. Звук шагов усиливался. Теперь он превратился в топот, затем звякнул металл.
— Эй, — тихо позвал Лахтинен лежащего поодаль от него стрелка. — Противник зашевелился. Прямо впереди.
Стрелок поднял голову и тихо откликнулся:
— Слышу. — А затем передал дальше: — Тревога! — Противник впереди.
Защелкали предохранители. По цепи шепотом передали слово «тревога».