Вокруг кастрюли с брагой сосредоточилась жизнь всего полувзвода. Возвратившись со строительства гати, солдаты первым делом спешили к ней. Ее выслушивали и нежно похлопывали, а когда о браге на время забывали, кто-нибудь вскоре обязательно спрашивал с хитрецой:
— Что это там пищит у нас под вещмешками?
Ему весело отвечали:
— Да ведь там наш мальчик.
Такое название — «наш мальчик» — почему-то дали кастрюле с брагой.
— Только бы русские не заворошились. Если нас поднимут до времени по тревоге, это будет явно проделкой дьявола. Тогда придется выпить брагу так, как есть.
— Здесь не заворошатся. Им хватает дел под Харьковом и в Крыму.
— Что же станет с немцами в конце-то концов?
— Нас это не интересует. Главное, что станет с нашим мальчиком.
— Это как у нас в приходе был один старик, Хейкки Вастамяки, ругался он страшенно. Как-то раз завернул к нему поп, просит попить, ну, старик сдернул с кадушки покрывало и говорит: «Квас бродит, как сатана, да гущи до черта, только какого дьявола вам понадобилось среди ночи, господин пастор?!»
— А вот у нас в приходе…
— Нет, послушайте лучше, что я вам расскажу…
— А вот как-то раз…
С передовой доносились приглушенные звуки перестрелки, на костре кипел в котелках кофе-суррогат, а в углу палатки бродила-шипела брага.
II
Четвертого июня 1942 года выдался чудесный погожий день. Маршал Маниергейм справлял семьдесят пятый день рождения, и это событие наложило свою печать на всю общественную жизнь. В армии этот день был примечателен тем, что солдатам раздавали благородный напиток, именуемый «урезанным коньяком», — по бутылке на пять человек.
— Только чур вот что. Когда наберемся, не шуметь. Если кто вздумает начать склоку, наваливаемся на того все вместе. Что мы с ним сделаем?
— Намажем ему… ружейным маслом.
— Я согласен.
— И я тоже!
— Для начала выпьем то, что нам дали под Маннергейма.
— «Урезанный коньяк», хи-хи. А как его урезают?
Хиетанен разливал коньяк, и, когда кружки были наполнены, все разом к ним приложились. Хиетанен поднял свою и сказал:
— А теперь за наше везение в этой войне! За то, что мы так долго продержались!
Они осушили кружки, и с даром Маннергейма было покончено.
— Этого мало, подать сюда нашего мальчика!
— А что будет, если завтра дознаются, где была кухонная посуда?
— Э, не думай о завтрашнем дне!
Хиетанен выдал всем по кружке браги, и каждый, поперхнувшись, выпил и ее. Никто не посмел и заикнуться, что брага плохая; она авансом доставила им столько радости и надежды, что стала священной. Нет, брага была выше критики. Солдаты выпили еще по кружке и пришли в оживленное и радостное расположение духа, сознавая, что скоро захмелеют. Пока же алкоголь еще не успел оказать свое действие.
Разговор все более оживлялся. Солдаты развеселились. Они хохотали над самыми неудачными шутками, и в палатке царил дух братства и товарищества.
— Вот черт, как согревает желудок, — сказал Рокка. — Почему ты, Коскела, не пошел в офицерский блиндаж? Ведь там у господ есть выпивка.
— У них не такая большая кастрюля, как здесь.
— Ты не очень-то дорожишь возможностью покутить с офицерами.
— А зачем они мне? Мой дом здесь.
Лица у некоторых уже побагровели, а Сало пришел в такое хорошее настроение, что стал превозносить Коскелу:
— Нет, братцы, что ни говорите, а другого такого командира, как у нас, вы ни в одной части не сыщете.
Коскела не обращал на эти слова внимания, да и другие не настолько еще захмелели, чтобы пуститься в излияния. Все лишь похваливали брагу.
— Крепкая штука. Начинает разбирать, братцы.
Кружка опорожнялась за кружкой, и вскоре заговорили о том, что пришлось пережить за войну, о павших товарищах.
— Туго приходилось, ребята. Люди мерли как мухи… Помните, как в том дерьмовом котле кровь сочилась с носилок? А ведь крепкий парень был… Я про Лехто. Что ни говори, а парень был крепкий… Зря дал убить себя… Конечно… И Лахтинен был один из лучших… Пуля прошла возле уха… Хотелось бы мне знать, кто еще вспомнит о пулемете в такой обстановке…
— Слушай, Коскела, — сказал Рокка. — Ты должен устроить Мяятте еще одну лычку, раз он стал командиром отделения вместо Лахтинена. Не в мишуре дело, а просто так водится. Он хороший парень.