ФИГАРО. Договор между вами о поставке ружей был заключен?
МЕНЕСТРЕЛЬ № 2 (играя министра де Грава) и БОМАРШЕ (одновременно). Да!
ФИГАРО. Так где же ружья?
БОМАРШЕ. Фигаро, вызови для дачи показаний министра иностранных дел Дюмурье!
МЕНЕСТРЕЛЬ № 3. Я здесь, судья!
БОМАРШЕ. Господин обвинитель, я хочу зачитать письмо министру иностранных дел Дюмурье, которому было вменено в обязанность помочь мне в перевозке ружей из Голландии в несчастную Францию. «Сударь! (обращается к Менестрелю № 3, играющему роль Дюмурье). Вспомните, с какой грустью вы и я вздыхали, глядя в Версале на бывших королевских министров... “Слишком рано, слишком поздно” было их излюбленным ответом по всякому поводу, потому что пять шестых времени, которые они должны уделять делам, уходило на то, чтобы сохранить за собой место! Увы, болезнь, именуемая “упущенное время”, вновь поразила наших министров. У прежних виной всему было нерадение, у ваших, разумеется, перегруженность, но от этого Франции не легче!»
ФИГАРО. Так где же ружья, спрашиваю я вас?!
БОМАРШЕ. Они лежат в Голландии и дожидаются ноты Дюмурье.
ФИГАРО. Министр Дюмурье?
МЕНЕСТРЕЛЬ № 3 (играя Дюмурье). Я был готов написать ноту, но меня перевели военным министром, вместо уволенного в отставку де Грава!
ФИГАРО. Но вы, как новый военный министр, могли же подействовать на старого иностранного министра?
МЕНЕСТРЕЛЬ № 3 (играя Дюмурье). Увы, сударь.
ФИГАРО. Бомарше, где ружья?
БОМАРШЕ. Для справки: министр Дюмурье перебежал к австриякам, предав Францию, а потом вообще поселился в Лондоне и жил там на пенсию английского короля.
ФИГАРО. Но после Дюмурье пришли другие. Почему, Бомарше, вы не добились у них помощи?
БОМАРШЕ. Я добивался помощи у нового министра Лебрена. Он помог мне, о, как он помог мне! Он обласкал меня, выдал паспорт и письмо нашему послу в Голландии, в котором было сказано, что меня необходимо арестовать в Роттердаме как врага нации и отправить в Париж закованным в кандалы.
ФИГАРО. Зачем это нужно было Лебрену? Зачем — игра со своими? БОМАРШЕ. Во-первых, со своими всегда легче играть. Свой — он и есть свой, из него очень просто сделать врага. Куда труднее врага превратить в друга — для этого нужен талант и работа. Во-вторых, Лебрен был жирондистом-изменником. А, в-третьих, он хотел нагреть руки на моем патриотизме: он думал уничтожить меня, скрыть от нации, что я достал ружья, получить их в свою собственность, как имущество, конфискованное у врага, и перепродать потом республике — втридорога!
ФИГАРО. Почем?
БОМАРШЕ. Идиот!
ФИГАРО. Не такой уж идиот, если честно спрашиваю «сколько стоит». Идиот в наш век тот, кто смущается называть явление своим именем, боясь оказаться обвиненным в приверженности к теории материальной заинтересованности. Великий кормчий не зря учит, «тот кто интересуется ценой, тот подлый враг и бумажный тигр!»
МЕНЕСТРЕЛЬ № 2. Кого ты имеешь в виду?
ФИГАРО. Я имею в виду изменника! Ладно. Хватит отвлекаться! Бомарше, ответь трибуналу правду: почему ты молчал обо всем этом?
БОМАРШЕ. Потому что я слишком люблю Францию. Если я стану оправдываться во весь голос, я не смогу не обвинять. Когда я решил оправдаться, мои близкие умоляли: «Защищай себя, но не обвиняй никого другого!» «Вы ничего не добьетесь, если не проявите максимум осмотрительности!» «Как?! Я должен молчать, когда свершается зло?! Я должен молчать, когда издеваются над народом Франции?!»
Близкие говорили мне: «Если станешь обвинять, тебя лишат состояния, которому завидуют и которое является твоей единственной виной». Сохранить состояние ценой общественного бесчестья? Нет, я стану обвинять! Я скажу о фактах, подтверждая их документами. Конвент, который стоит выше личностей-однодневок, разберется, кто прав и кто виноват. В противном случае, если меня уговорят молчать, я прокляну себя!
Что за чудовищная свобода, отвратительнее любого рабства ждала бы нас, друзья, если бы честный человек был вынужден опускать глаза перед могущественными преступниками! Да пусть погибнет все мое добро и я сам, но я не стану ползать на брюхе перед этим наглым деспотизмом! Нация лишь тогда воистину свободна, когда она подчиняется только одному — законам!
Менестрели поют Марсельезу.
ФИГАРО. По-моему, гильотинируют.
БОМАРШЕ. Ты думаешь? ФИГАРО. Пора переодеваться. Лучше мне лечь на гильотину, а вам переодеться в костюм слуги, чтобы потом продолжать свое дело: народ не простит, если вы погибнете, Фигаро будет жить до тех пор, пока жив Бомарше. Если погибнет один Жак, прозванный вами Фигаро, то миру от этого ни жарко ни холодно: сколько таких Жаков гибнет ежечасно?!
БОМАРШЕ. Дурашка, в жизни каждого литератора наступает такой миг, когда ему надо погибнуть самому, чтобы навечно остались жить его мысли. Тело — бренно, идея — бессмертна.
ФИГАРО. Вам бы президентом Конвента...
БОМАРШЕ. Происхождением не вышел. При прежнем строе, при Людовике, меня не пускали к политике, оттого что не дворянин; при нынешнем шпыняют за то, что служил прежнему режиму, как дворянин. Дурачки... Я никогда никому не служил. Я пытался отблагодарить мой народ за то, что он дал мне свой язык и свою великую культуру. Я пытался отблагодарить Францию за то, что родился французом.
ФИГАРО. А поговаривают, что ваш дедушка вовсе и не француз...
БОМАРШЕ. Ну, если так, тогда давай поскорее спать — значит, действительно завтра казнят.
Он укладывается спать. Менестрели поют колыбельную песню. Фигаро видит, что Бомарше неудобно спать на досках. Он подходит к двери, вызывает тюремщика.