Неизвестный Юлиан Семенов

СОСЕДКА. Этот блаженненький у них. Очками зырнет, они над ним потешаются, а он сносит, да посмеивается, я б все гляделки по-выцарапывала на егойном-то месте.

РАБОЧЙ. Та уж...

СОСЕДКА. Ты мне давай, понамекай!

РАБОЧИЙ. Уходи отсюда, тетка, к едреной матери, а то я телефон ставить не буду.

СОСЕДА. Оскорбляешься? Давай, калечь невинную женщину! А по телефону твоему начальнику позвоню, не сумневайся!

РАБОЧИЙ. Ты номера-то не знаешь.

СОСЕДКА. Глупый ты, хоть и пролетарий! А «09» зачем?

Комната Семена. Прижав книги к груди, у входа стоит ЛЕНЯ.

ЛЕНЯ. Дай мне поговорить...

СЕМЕН. Уходи!

ЛЕНЯ. Ты выслушай меня...

СЕМЕН. Я не желаю тебя слушать...

ЛЕНЯ. «Не желаю»? Это жандармский лексикон.

СЕМЕН. Что? Сволочь, негодяй! Трус!

Подходит к Лене и бьет его по лицу.

ЛЕНЯ. Так... Ясно... Теперь я ни за что не уйду, пока не скажу тебе того, что считаю необходимым сказать. Можешь стоять ко мне спиной: я все равно буду говорить — для себя, а не для тебя. Ты считаешь меня подлецом из-за того, что я на собрании воздержался? А что делать, если мне многое непонятно? Голосовать за тебя только потому, что ты — мой друг? Не могу. Голосовать против тебя потому, что так удобнее? Не могу. Ты мой друг. Я не нашел ответа для себя на многие вопросы — поэтому я воздержался, но я не просто воздержался, я — ищу. А когда найду, тогда приму определенное решение. И если убежусь, что твой отец враг, а ты все равно за него — я не буду говорить так, как говорил вчера Витька. Тогда и ты для меня будешь врагом, понял?!

СЕМЕН. А если ты убедишься, что мой отец невиновен?

ЛЕНЯ. Тогда я буду говорить во всеуслышание, что происходит страшное преступление!

СЕМЕН. На, прочти... (Достает из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги.) Прочти. Это — заявление отца Иосифу Виссарионовичу Сталину. Он прислал вчера из тюрьмы. Утром я отправил копию в Кремль.

Леня начинает читать заявление. Сначала он читает про себя, а потом, постепенно, начинает читать вслух.

ЛЕНЯ. ...Следователи Макаров и Попов применяют недозволенные приемы, только бы выбить показания. Они требуют, чтобы я сознался в том, что был в подпольной организации, на службе у иностранной разведки, продавал военные секреты и готовил покушение на вас, Иосиф Виссарионович, и на Лаврентия Павловича Берия.

Я с шестнадцатого года в партии. Я прошел путь от красногвардейца до адмирала. Я говорю это для того, чтобы еще раз показать смехотворность таких обвинений. Мне быть изменником Родины — это то же, что быть убийцей единственного сына, в адрес которого, кстати, раздаются непрекращающиеся угрозы. Конечно, я мог бы прекратить свои мучения, дав показания на тех людей, на которых они требуют. Но это выдающиеся ученые, занятые сложнейшей работой по укреплению оборонной техники, — и дай я на них показания, они будут тут же арестованы.

Это принесет непоправимый вред нашему государству. Лучше я умру здесь, чем совершу преступление против Родины. Дорогой товарищ Сталин, я обращаюсь к вам: здесь, в следственном отделе, где начальником Рюмин, готовится страшное преступление против Родины. Необходимы срочные меры, ибо дело революции в опасности!»

СЕМЕН. Ну?

ЛЕНЯ. Сеня... Сенька... Сеня...

Подходит к столу. Закрывает лицо руками. Плачет. Входят САША и НАДЯ.

САША. Отец Леонтий перечитался Ломброзо? Вызывать «Скорую помощь» или сами его свяжем?

Следом входит ВИКТОР.

ВИКТОР. Братцы, я купил два кило провансаля!

САША. Ты что, космополит? Провансаля теперь нет, есть квашено-кислая капуста с маслинами и смородиной. Точно, отец Леонтий?

ЛЕНЯ (сквозь слезы). Дурак ты. САША. Очень может быть!

Картина вторая

Кабинет следователя Попова. По кабинету расхаживает полковник НИКОЛЬСКИЙ — седой человек, один из старейших работников органов госбезопасности. В углу сидит МАКАРОВ.

ПОПОВ. А ты им скажи, товарищ Никольский, чтоб они своими делами занимались как следует...

НИКОЛЬСКИЙ. А еще что мне сказать?

ПОПОВ. Еще скажи, чтобы не в свои дела не лезли...

НИКОЛЬСКИЙ. Вы понимаете, что «им» — это партийная организация военного научно-исследовательского института?

ПОПОВ. Только не надо, пожалуйста, проводить политинформаций.

НИКОЛЬСКИЙ. Я к вам не политинформацию проводить пришел, товарищ Попов. Я прошу вас вызвать Иванова: то, что вы мне показали в деле, — просто несерьезно. Мы же с вами оба юристы.

ПОПОВ. Он подследственный, я его тебе не отдам.

НИКОЛЬСКИЙ. Мы с вами, между прочим, на брудершафт не пили, и потом я чуть постарше.

ПОПОВ. Фактор, конечно. Приношу извинения. Просто я думал, мы — люди одного цеха, мастера, как говорится.

НИКОЛЬСКИЙ. Встречаются подмастерья.

МАКАРОВ. Это вы что, меня имеете в виду, товарищ полковник?

НИКОЛЬСКИЙ. Почему?

ПОПОВ. Не обращайте внимания. Болезненное майорское честолюбие. Но — толковый работник, толковый. Ревностный, правда, чересчур. Раскалывать любит. Два года с ним воюю, все учу с подследственными культурно работать.

НИКОЛЬСКИЙ. Похвально. Так что мне делать с Ивановым? Просто-напросто неловко с товарищами из парторганизации так разговаривать. Мне надо составить свою точку зрения, чтобы говорить с ними.

ПОПОВ. В данном случае придется воспользоваться моей точкой зрения.

НИКОЛЬСКИЙ. Не приучен.

ПОПОВ. Похвально! Как же иначе? Только это — все пустой разговор у нас. Принесите мне приказ от Рюмина или от Лаврентия Павловича — ну и забирайте себе Иванова на здоровье. Проводите с ним душеспасительные беседы, буги-вуги танцуйте, пудингом его кормите, тогда мне наплевать. А пока — он мой, он пока на мне висит, понимаете вы это или нет?!