Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый, как солдатский ранец, — ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из «обслуживания».
Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: «Русский бар “Кошка”». Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Это район нищих «баров», сколоченных из неструганых досок. Стойка и четыре высоких скрипучих стула. В баре сидели трое молодых японцев с кинжалами на широких ремнях.
Старуха в парике, увидев меня, схватила балалайку и запела: «Выпьем за Танюшу, Танюшу дорогую, а пока не выпьем, не нальем другую».
— Откуда? — спросила она меня по-японски. — Американец?
— Нет, — ответил я, — русский. Старуха вдруг, без всякого перехода, заплакала:
— Господи, русский, вот счастье-то! Из каких? Австралийский русский или немецкий?
— Советский…
Старуха — опять-таки сразу же, без подготовки, — плакать перестала и решительно вытерла нос платочком.
— Не может быть, — сказала она, — не верю.
— Почему?
— Вам запрещено ходить по-одному, а посещать бары — того более.
— Значит, я отступник…
— В России за отступничество головы рубят.
— У меня шея крепкая.
— На продажу ничего нет?
— Не понимаю…
— Золотишко, камней? Устрою, есть связи…
— Не надо…
Старуха плеснула в рюмку «смирновской» водки, — мне она налила двадцать граммов и десять, не больше, плеснула себе.
— Пей до дна, пей до дна, пей до дна! — пропела она. — Пей, большевичок недорезанный… Эх, господи, и зачем вы сюда пришли, только сердце растревожили… Я пятьдесят лет никого оттуда не видала… Из Петрограда — в Читу, потом — в Дайрен, оттуда — в Шанхай, а после сюда. Графиня, — крикнула она, открыв окошко, ведшее на кухню, — идите сюда, у нас в гостях красный…
«Графиня», женщина лет сорока пяти, густо накрашенная, в нелепой черной мини-юбке, вышла из кухни. Один из парней вскочил, подошел к ней, взял за руку, привлек к себе, что-то шепнул на ухо.
Женщина отрицательно покачала головой, глядя на меня.
— Действительно вы из России? — спросила она.
— Действительно.
Она прикоснулась к моей руке.
— Во плоти, — усмехнулась она. — Бред какой-то. Где ночуете? — спросила «графиня».
— В отеле.
— Далеко отсюда?
— Нет…
— Откуда сами?
— Из Москвы.
Старуха снова заплакала.
— Если будет желание переночевать в русской семье — прошу, — сказала «графиня», вымученно улыбнувшись. — Две комнаты, семь квадратных метров. По здешним условиям это прекрасно. Нянька, — она кивнула головой на старуху, — переночует здесь, на полу…
Я улыбнулся, посмотрев на старуху.
— Она уже сказала вам, что княжеского рода? Она такая же княж на, как я графиня. Она — старая б…, я — помоложе…
…В понедельник встретился с директором одной из фирм «Мицубиси». Важный, чопорный господин читал мои книги, попросил подписать их, учтиво интересовался, в каком отеле я живу. Настойчиво рекомендовал «Тоси сентер».
— Там великолепные номера, это недорого, всего двадцать дол ларов.
Знать бы ему, где я ночевал.
…Беседовал с работниками Общества содействия переводам русской литературы. Им трудно. Книг они получают мало. Только сейчас услыхали о Юрии Бондареве, Василе Быкове, Юхане Смууле. Они ничего не знают о Василии Шукшине, Борисе Васильеве. В университете Васеда, где изучают русский язык, получают только два наших толстых журнала.
Вечером, когда я возвращался в отель, ко мне подошла женщина.
В руке у нее подрагивал маленький фонарик.
— Предсказание судьбы стоит всего триста иен, — сказала она на плохом английском, — я гадаю только правду.
…Взяв мою руку, она замерла, низко приблизив свое застывшее лицо к моей ладони.
— У вас прекрасные дети, — сказала она после долгого молча ния, — две девочки. У них глаза разного цвета...
Гадалка то включала фонарик, то резко выключала его, и делалось тревожно темно вокруг. Несколько раз она осветила мое лицо, близко заглядывая в глаза.
— У вас в жизни дважды был перелом, трагический перелом. Вы недавно потеряли любимого человека. Отец? Мать? Младшая дочь похожа на вас, а старшая дочь — на жену.
(Откуда она могла знать все это? Она говорила правду.)
— Будьте активны. Вы устали от своей работы, но не бойтесь этой усталости, без нее вы погибнете.
Она говорила это не так, как обычно говорят японцы, — улыбчиво, оставляя возможность не согласиться с их словами. Она настаивала на своих утверждениях.
— Вы не должны быть жестче, чем вы есть. Зачем? Доброта дол жна быть сильной без маски.
Ноябрь 1972 — январь 1973 года
Франция, Испания
20 ноября посол Абрасимов пригласил меня на встречу советских граждан, живущих во Франции, то есть тех, кто принял советское гражданство после войны. Большинство — люди пожилые, седоглавые.
Это была первая эмиграция, которая ушла с Врангелем, и сюжет, который родился у меня в голове, когда я слушал доклад нашего поверенного в делах, Валентина Ивановича Оберенко, был таким:
Вот сидит старик с розеткой Почетного легиона в петлице. Идет доклад. В общем, в определенной мере казенный доклад, такой, какой мы, к сожалению, произносим, как правило, на праздничных датах, а там есть цифры. Против цифр, как говорится, не попрешь — цифры роста.
Вот старик слушает этот доклад, и взять ретроспективу: революция, он в Белой гвардии. Вот он слушает доклад, и описать его радость во время коллективизации, когда казалось, что вот-вот все зашатается у нас.
Вот он слушает этот доклад — немецкое вторжение. И он отходит в сторону от тех оголтелых, которые пошли в услужение к немцам. Вот он слушает доклад, а когда он увидел немецкие зверства, когда он услыхал по подпольному радио о героизме Сталинграда, он уходит в маки.