– Насчет лазера ты угадал, – повернулся Кейс к сиониту.
– Рубка заперта, – сообщил Мэлком с противоположной стороны кают-компании.
Освещение потускнело, ярко вспыхнуло, опять потускнело. Кейс оторвал распечатку. Те же нули.
– Уинтермьют?
Кейс осмотрелся; за причудливыми изгибами бумажной ленты еле угадывались коричневые стены.
– Это ты балуешься с освещением, Уинтермьют?
Около самой головы Мэлкома скользнула вверх часть панели, обнаружив небольшой монитор. Мэлком от неожиданности испуганно дернулся, вытер куском поролона, пришитым к тыльной стороне перчатки, пот со лба и придвинулся к дисплею:
– Слышь, а ты понимаешь по-японски?
По экрану бежали какие-то иероглифы и цифры.
– Нет, – покачал головой Кейс.
– Рубка, она ведь заодно и спасательный модуль. Похоже, идет обратный отсчет на отделение. Закупоривайся.
Мэлком надел и загерметизировал шлем.
– Что? Он что, свихнулся? Вот же мать твою! – Кейс толкнул ногой переборку и рванулся сквозь бумажную лапшу. – Нужно открыть эту дверь!
Но Мэлком только постучал по своему шлему; губы за лексановым забралом беззвучно шевелились. Из-под радужной ленточки, стягивающей головную сетку, выкатилась капля пота. Сионит выхватил у Кейса шлем, мгновенно приладил на место и щелкнул замками. Как только контакты на шейном кольце соединились, слева от забрала вспыхнули светодиодные мониторы, а в наушниках зазвучал голос Мэлкома:
– Я не петрю в японском, но обратный отсчет не по делу. – Он ткнул пальцем в одну из бегущих по экрану строк. – Люки, люки модуля! Он стартует с открытым шлюзом.
– Армитидж!
Кейс с силой ударил в дверь – и отлетел к противоположной стене, кувыркаясь и увлекая за собой десятки метров никому не нужной распечатки.
– Корто! Что вы делаете! Нам нужно поговорить! Нам нужно…
– Кейс? Слышу вас отлично…
Голос Армитиджа совершенно изменился, в нем чувствовалось дикое, ужасающее спокойствие. Кейс перестал выпутываться из бумажного рванья и затих.
– Извините, Кейс, но так нужно. Один из нас должен уйти. Один из нас обязан рассказать. Если мы все здесь погибнем, правда умрет вместе с нами. Я расскажу, Кейс, я все расскажу. И о Герлинге, и о других. Я долечу, Кейс. Уверен. В Хельсинки. – Корто замолк, шлем заполнила тяжелая, давящая тишина. – Но как же это трудно, Кейс, – продолжил он. – Страшно трудно. Ведь я ослеп.
– Постойте, Корто. Подождите. Вы же ослепли, вы не можете лететь! Вы врежетесь в эти долбаные деревья. Вас снова хотят подставить, Богом клянусь, хотят, они оставили люк открытым. Вы умрете и никогда ничего не расскажете, а мне нужен фермент, как он называется, фермент, фермент…
Кейс кричал высоким истерическим голосом. В наушниках раздался свист обратной связи.
– Не забывайте, чему вас учили, Кейс. У нас нет другого выхода.
А затем шлем наполнился бессвязным бормотанием и ревом помех, прорывавшимися оттуда, из прошлого. Обрывки русских фраз, а затем – незнакомый, очень молодой голос с акцентом Среднего Запада:
– Нас сбили, повторяю, «Гром Омахи» подбит, мы…
– Уинтермьют, – заорал Кейс, – пощади!
Брызжущие из его глаз слезы отскакивали от лицевого щитка, хрустальными бусинками метались внутри шлема. И тут «Ханива» вздрогнула, словно по ее корпусу ударили огромным мягким предметом. Кейс представил себе, как спасательный модуль, освобожденный пиропатронами, отделяется от яхты, как ураган истекающего воздуха вырывает сумасшедшего полковника Корто из пилотского сиденья, из последней минуты «Разящего кулака», воспроизведенной Уинтермьютом.
– С ним – все. – Мэлком смотрел на монитор. – Люк открыт. Мьют отключил предохранительную автоматику.
Кейс попытался смахнуть слезы ярости. Затянутые в перчатку пальцы скользнули по лексановому забралу.
– Яхта, она герметична, но управление захватами улетело вместе с рубкой. «Маркус Гарви» влип.
А Кейс видел нескончаемое падение Армитиджа сквозь леденящую, холоднее русских степей, пустоту, бесчисленные витки, наматываемые им вокруг Фрисайда. По непонятной причине он воображал его в темном плаще с широко, как крылья огромной летучей мыши, распахнутыми полами.
17
– Ну как, получил то, что хотел? – спросил конструкт.
«Куан-одиннадцатый» заполнял решетку между собой и льдом Тессье-Эшпулов завораживающе сложными радужными узорами, прихотливыми, как изморозь на стекле.