Я инстинктивно поднялся на ноги, не замечая, что из полупустой банки на землю льется оранжад. Эрмина оказалась хладнокровнее и аккуратно поставила свою банку на бампер.
Теперь мне кажется, именно с того момента у нас с Эрминой все пошло наперекосяк. Не когда я увлекся Стеллой и она ответила мне взаимностью, а когда Эрмина не поняла, какая перед ней сногсшибательная тачка.
И вот эта бакроджерсовская машина проехала несколько ярдов, остановилась, и с обеих сторон распахнулись дверцы. Нет, не распахнулись — чертовы двери просто исчезли! Я подумал, наверное, они так быстро задвинулись куда-то в борта, что я не успел заметить.
Сначала из машины вышел шофер, а за ним и пассажир.
Итак, с водительской стороны наружу выбрался долговязый олух шести с лишним футов роста. На нем была безумная гавайская рубаха вся в цветах, укулеле, досках для серфинга и пальмах, которые при движении обладателя сего несусветного наряда сплетались в некие загадочные символы. Рубаха была не заправлена. И из-под нее виднелись зеленые поплиновые штаны. На босых ногах сандалии, глаза скрыты темными очками. Добавим сюда гигантские усы, крошечную эспаньолку и лысую — а может, бритую — голову. А еще эта его кожа…
Я часто слышал, как о некоторых говорят, что они «оливковые», и обычно это означает просто «смуглые». В данном случае слово «оливковый» следовало воспринимать буквально. Вся не скрытая одеждой кожа этого парня была блекло-зеленого цвета, как у пыльных эвкалиптовых листьев.
Впрочем, не успел я толком осознать присутствие здесь этого странного парня и его странного автомобиля, как взгляд мой упал на пассажира.
В армии я любил листать комиксы с девчонками, которые штамповали специально для нас, дуболомов. Мне очень нравилась одна по имени Ак-Ак-Ами, ее придумал художник — я специально запомнил имя — Билл Уорд. Бог мой, он умел нарисовать девчонку! Даже на бумаге Ак-Ак-Ами казалась такой реальной — хоть я и сомневаюсь, что в реальности такие бывают, — что ты прямо-таки чувствовал, как сжимаешь ее в объятиях. Особенно приятно было представлять это, сидя ночью в вонючем окопе.
Вернувшись домой, я разыскал и другие комиксы Уорда. Он рисовал девушку по имени Торчи и, друзья мои, к тому времени поднабрался мастерства. Торчи была Ак-Ак-Ами, помноженная на десять, в ней было больше женственности, чем в шести обычных девчонках, вместе взятых.
Женщина, которая вышла из странного автомобиля, могла бы быть сестрой-супермоделью этой самой Торчи. Платиновые волосы по подбородок, молочно-белая кожа, резко контрастирующая с оливковой кожей ее приятеля. Маленький прямой носик, пухлые чувственные губы, очертания подбородка изящнее, чем цилиндры у «феррари»! Тогда я не заметил ничего странного в ее глазах. Наверное, потому что не мог своих оторвать от ее тела. Ее тело… бог ты мой! Крепкие груди, торчащие, как конические боеголовки ракеты «Найк», — да за такие Джейн Рассел любому бы горло перегрызла. Их едва скрывал тончайший свитер из ангоры, подчеркивающий все прелести незнакомки. (Свитер был с длинными рукавами, однако я не заметил, чтобы женщина хоть чуточку вспотела — на такой-то жаре!) Розовые тореадорские штаны подчеркивали округлые ягодицы и убийственные ноги, а благодаря крокодиловой кожи туфлям на высоком каблуке красотка была ростом почти со своего приятеля.
Сердце мое застучало как сумасшедшее. Эрмина в конце концов заметила мою реакцию и тут же обиделась. Она презрительно усмехнулась, процедила сквозь зубы «Que puta!»[6] и вернулась к своей содовой.
Пятью длинными прыжками я подскочил к незнакомцам. И тогда заметил три странные вещи.
Корпус машины был таким тонким, что никак не мог вместить в себя никаких сдвигающихся дверей. Да и, похоже, был он не из металла, а из какого-то пластика.
Под кожей лысого черепа незнакомца красовались концентрические окружности, как будто кто-то поместил туда нагревательный элемент электроплитки.
А у женщины отсутствовали зрачки. Там, где у нормальных людей посреди радужки располагаются черные кружки, я увидел что-то вроде мерцающей звездной россыпи.
Не успел я и рта раскрыть, как парень протянул мне руку. Рукопожатие оказалось крепким, но рука была какая-то неправильная. Словно кто-то разобрал ее по косточкам, а потом собрал обратно не в том порядке.
А потом он заговорил:
— Ззззип, guten, хрррп, bon, зззт, хелло! Я есть Космический… зкрк, chien, ззз, регго, нет, зззип, Пес! Я есть Космический Пес. Да, ззззт, на гонки я пришел.
Речь парня перемежалась странными словами и звуками. Посреди обычных слов слышалось жужжание, бормотание, какие-то механические щелчки. Вроде как склеить магнитофонные ленты, где записана болтовня в кафетерии и работа электронной вычислительной машины ЮНИВАК. Я не буду пытаться изображать и дальше его манеру разговаривать, хотя и сейчас могу слышать его голос, как будто и не прошло пятидесяти лет. Просто помните, что именно так он и говорил — некоторые вещи я смог понять лишь годы спустя после его исчезновения.