Единственное, тоску наводило то, что с Сеймурой я не увиделась… Байкалыч сказал, что всех девчонок из нашей группы отправили на медосмотр перед поездкой в детский лагерь, поэтому я даже в комнату к ним не поднялась. А так хотелось забрать с собой своего синеглазого гномика и погулять по красивым местам. Финансы нам позволяли! Я могла отвести её в аквапарк, угостить мороженым, ещё и в Мак затащить! Вот же невезуха! Ну ничего, завтра приеду и мы с Сейкой наверстаем упущенное!
По дороге к дому Алияра, я забежала в кондитерскую и купила два бенто-торта, а потом ещё заглянула в супермаркет, чтобы взять кофе для него и ромашковый чай для себя. Мне это показалось чем-то таким особенным и сокровенным, а не простой покупкой. Впервые я что-то покупала сама лично. Для него. Чтобы сделать ему приятно. Почувствовать себя независимой и счастливой. Это было так круто!
Несколько секунд я полировала взглядом серебристый номерок на двери и, вдохнув воздух полной грудью, открыла её с привычным тихим щелчком. Мне всё здесь казалось привычным и родным. Даже запах! Древесный, терпкий и немного тяжеловатый из-за сигаретного дыма, что вовсе не выветривался из домашней ауры. Хотелось им дышать. Дышать. Дышать. Дышать до иссушения лёгких! Всего неделя прошла, а я себя возомнила хозяйкой его квартиры. Слышал бы Сафаров мои мысли, точно бы выпустил меня из окна «мозги прочистить»! Аж сердце от страха подпрыгнуло! Порой я сама пугалась подобных домыслов! Откуда только они лезли? Вот откуда?
Зачем я как одержимая мчалась к нему каждое утро? Зачем привязывалась к нему так неразрывно? Я просто видела, что он страдал. Непонятно почему, по кому и по какой причине, но он страдал. Отказывался от еды, от разговора со мной, и лишь изредка просил сварить ему кофе. Не понимала куда делся тот импульсивный и настырный подонок, который одним ударом разбивал все мои личные границы и вторгался в душу. Который умел одновременно и взбесить, и восхитить своим самодурством. Он таял на моих глазах изо дня в день, а я ничего не могла предпринять. Потому что запрещал бить тревогу. Обзванивать родных (отца, брата), вызывать скорую. Убеждал в том, что меня одной рядом достаточно. Скоро всё будет как прежде. Периодически у него случались такие перепады состояния. Честно говоря, это и устрашало, и успокаивало меня. Если Алияр превратится в того бессердечного мудака, которого я на дух не переносила, то придётся от него отдалиться… Насильно. Со слезами и болью в сердце.
Это бы прозвучало жестоко и эгоистично, но я желала ему подольше оставаться в симбиозе с апатией. Бессильным и покладистым. Рядом с таким я не чувствовала опасности. Обезвреженный двухметровый здоровяк был безобиднее дождевого червя. Он и передвигался с той же скоростью!
— Алияр, я пришла! — с улыбкой от уха до уха пропела я, на цыпочках перебираясь к двери его спальни. — Ты уже проснулся?
— Нет, — послышался звук рвущейся бумаги, а следом грубое. — Выйди! Не до тебя сейчас!
— Ага, уже сверкаю пятками, — буркнула я, продираясь к нему сквозь едкий густой туман, что за долю секунды выжег сетчатку моих глаз. Моргать было больно. Моя улыбка растворилась быстрее, чем сигаретный дым в воздухе... Алияр с таким жалостливым видом складывал на коленке уголки красной бумаги, придавая ей какую-то странную форму, что внутри меня всё сжалось до боли. Я села перед ним на корточки, осторожно касаясь запястья. Будто искра яркая между нами пробежала. Оба вздрогнули. На мгновение задержали взгляд глаза-в-глаза, затем опустили на его крепко сжавшиеся кулаки.
— Что ты там прячешь? — весь пол был усыпан красными обрывками, как разодранными лепестками роз, поэтому я мелодично прощебетала. — Ты пытался собрать для меня букетик, милый?
— Делать мне больше нечего, — подобрав под себя колени, он откинулся на ворох смятых подушек. — Пошла вон.
— Кофе будешь? — улыбнулась так, будто его грубость меня нисколько не задела. Хотя обида скручивала меня пополам. Изнутри.
— Я же сказал отвяжись!
Терпи, Динка. Терпи. Сильнее гнева может быть только терпение.
Я молча прошла на кухню, поставила пакеты на стол и подошла к окну. Смахнула с подоконника одинокий и тленный, как я, окурок, а после схватила лежащую в уголке чёрную зажигалку. Отчаянно хотелось закурить. Яростно чиркала кресалом до тех пор, пока не запахло палью и кожа с большого пальца не слезла. Мне просто нужно было переключиться с эмоциональной боли на физическую. Отвлечься от мучительных мыслей. Не разреветься от жгучей обиды. Было очень обидно, что со мной он обращался как с провинившейся собакой. За что он так со мной? За что?