Говорить, что дочери Евы непременно обгоняют своих сверстников мужеского пола в физическом развитии, – трюизм расхожий. Внешние изменения у бывшей одноклассницы пока не обнаруживали себя, а кто бы решился уловить внутренние, не цитируя по учебнику… Ведь мы не про дежурный набор. Ведь если три года назад она была куда активнее и непосредственнее своего приятеля, смелая, аж дух захватывает, могла ли стать, например, менжующейся или нудной копушей? Рано осознавшая свою телесность Лика всегда без стеснения демонстрировала гибкий корпус: подъемы с переворотом, батманы, шпагаты… Чувственность и первое прекраснодушное бесстыдство были как будто за пределами этих игр. Не упрекнуть даже в рисовке. Лишь доверительная симпатия, которая позволяла ему ощутить собственную нужность отчетливо и весомо. Не в пример вниманию интересничающих ровесников или авторитетных старших. Теперь уже и первые музыкальные успехи оказывались вещью третьестепенной. Игорь не ведал да и не задумывался над тем, что бывает еще какая-то подоплека, кроме чистого восхищения в тех вещах, которые позже Ия обменом жидкостями назовет. Разве недостаточно просто восторгаться инопланетным существом – девчонкой из соседней хибары, быстрой, но свободной от жесткого темпа, довлеющего всему, красивой без позерства, умной и рассудительной вне «мальвинической» дидактики, веселой без единой подколки, романтичной даже в самом серьезном модусе, уверенной в себе без важничанья и хвастовства, непринужденной, но умевшей себя вести? Едва ли усомнишься, что была она такая одна.
Лика вселяла веселую, смутную и в то же время обжигающую мысль о ее посвященности и причастности к чему-то необычному, предположение загадочного, фантастического знания. Штука неочевидная, скорее приписываемая, но все же желаемая подспудно. Эдакие эзотерические особенности или заветные секреты (трансцендентные?) – ни тем ни другим не поделишься. Из чего все это волшебство складывалось, трудно восстановить в молекулах и деталях. Хотя, как отметил немецкий писатель Фонтане, большой знаток пущ браниборско-гевельских, именно в деталях оно и прячется. И вообще, тсс, ша, тихо. Кажется, у Каплера было в одном из фильмов: «Не правда ли, миловидная девушка? Только, к сожалению, уже знает об этом». Вот ведут чаровница и Игорь бесконечные разговоры о вещах мудреных, невероятных. Вот Игорь что-то воображает себе о необычайности Лики. Вот она рассказывает ему про собственные приключения или что-нибудь о других, о вселенной. Наверняка туманит, наводит тень на плетень, хочет заинтриговать, подыгрывает. Вот стоит она на трамплине, белокурая кнопка, все еще пигалица, а внизу параллелограмм, загруженный прозрачной синевой, блестит-подрагивает. Почти соломенные, теплые волосы и бассейновый холод, как солнце с небом. Хотя волос не видно, слишком высоко и на голове шапочка. Запах хлорки, будто снова в детском саду, где впервые можно было общаться друг с другом целыми днями. Кто кого боится? Лика – предстоящего ей воздушного кульбита с неизбежным погружением в воду, или бассейн – Ликиного вторжения? Сейчас она прыгнет. Или вспорхнет. Публика разинула рты, головы запрокинула. Кружащиеся авансом – на всякий случай. Зрители где-то сзади и сбоку, подняв ресницы и веки, в кои-то веки смотрят снизу вверх, несмотря на миниатюрность спортсменки. Нет только Игоря среди них. Лика приглашала. Причем при свидетелях: бабушка оказалась рядом, почти участвуя в разговоре, его бабушка.
Паренек обещал, но так и не появился. С ранним отрочеством самостоятельности не прибавилось. Стыдно приехать в бабусином сопровождении, а без «охраны» не отпустили бы. И это в одиннадцать! Хотя требовалось всего ничего, лишь чуточку притворства. Да, да, опять притворства. Того самого. И проворства. Сообразительности. Выяснить и понять, как добраться до Дома спорта, преодолеть расстояния, до сих пор недетские, перехитрить родителей, прогулять музыкальную школу, обменяться телефонными номерами, в конце концов… Впрочем, у нее, кажется, не было телефона.
«Какова же она сейчас, в кого превратилась? Ведь я никогда ее не видел взрослой, – спрашивал себя Панталыкин. – И зачем вообще я думаю о ней? Если нельзя ничего изменить. Или как раз поэтому? Кто сказал, что, даже став близкими, они способны сохранять недостижимость и непостижимость, дарить праздник общения и чувство какого-то обещания?» Игорь пытался реконструировать собственные настройки тех лет. Мучительно-мечтательный фатализм, парализующий, что твой костер, камин, запах от горящего «не скажу», пахнет дымком. Гипноз неизбежного грядущего, другого, с другими. Расстанемся по Цветаевой. Пришвартовка заранее объявлена невозможной, заведомо, но есть красивая перспектива: любоваться несостоявшимся, готовить мемуары, как сани. Юный мудрец. Девочка из… давно переименованного города. Бесполезно возвращаться в пресловутый Усть-Вечерский район и разыскивать ее там. В наше время социальных сетей найти человека – невеликая сложность. Даже если человек меняет фамилию и шифруется. Даже если этот человек – беглый каторжник. А вот в тысяча девятьсот… лохматом году Игорь пытался прибегнуть к услугам горсправки. Где еще он мог уточнить и перепроверить адрес, если священная телефонная книга была написана не для них?