Иногда вспоминаю почти дармовую экскурсию в Париж с бывшей супругой. Жена – тот еще фрик. Собирались как на Юпитер. Проверяли, все ли правильно по биоритмам, потрошили перечень лунных фаз, перекладывали вещи, в календарь Хуучина пристально всматривались. Несколько часов ушло на размышления, что же брать с собой. Автобус был снаряжен с туманной целью (мы думали, что с гуманной) и какой-то очень мутной организацией, испытывавшей явные проблемы по части логики и логистики. В полночь мы ввалились в захудалый мотель, где, видимо, о нашем прибытии никто предупрежден не был. Свободных мест в этой ночлежке не оказалось. Более того, незадолго до нас туда же водворили другую группу товарищей – при содействии похожей фирмы. Незадачливые туристы расположились кто где. Совсем отчаявшиеся – рухнув на пол прямо в холле. Совсем отпетые рискнули скоротать ночь в разборках с портье. Нам, по счастью, достался двухместный номер, но разместиться в нем пришлось вчетвером – пополам с еще одной парой.
На следующее утро доставили нашу группу в некий спортивный комплекс, выстроив в очередь на зону контроля, и проверили металлоискателями. Внутри здания на непонятном языке шла загадочная акция в чью-то поддержку. Полотнище экрана населяли пламенные восточные лица, совершенно не растиражированные в СМИ, парады военной техники и женщины в платках. Возможно, за всем этим стояли тщательно законспирированные суданские повстанцы. Или бездомные курды, кочующие между Турцией, Сирией и Ираком. На фоне понимания, что роль статистов была уготована к дармовщинке в нагрузку, а также спонтанно возникшего всеобщего убеждения в необходимости обойтись без лишних расспросов мои попытки уловить суть, вникнуть не привели ни к чему. Было скучно. В фойе раздавали багеты и колготы. Почти как на съемках триллера. От скуки участники рейса накинулись на эти чулки и булки с таким рвением, будто хлеб нужно в чем-то хранить на черный день, подобно луку. А может, боялись, что нам вскоре поручат провести голодовку в защиту борющихся. И следует замаскироваться. Или ехали мы сюда исключительно для того, чтобы отведать продукцию местных пекарен. «Должно быть, багеты с секретом», – подумал я, наблюдая, как статисты ошалело расталкивали друг друга и раскачивали навес, под которым раздача шла.
Аборигены Шенгена и некоторые земляки-экспаты из молодых устроены проще. Всё знают наперед. Не парясь, как, куда и по какому случаю им нужно переместиться. Кого и где поддержать (лишь бы границы открыты и все корректно в смысле права – экологического, гендерного, международного). Чихать им на то, хорошая ли у них карма, есть ли харизма, помада, погода. Собирают нужные впечатления. Одна девочка из Дании в Берлине кельнершей устроилась. Было дело. Теперь выжидает. Надеется махнуть в Австралию. Ненадолго. Желательно под парусами. Как только отобьют склянки, в рынду ударят и не будет какого-нибудь карантина, а также наводнений, землетрясений или спецопераций на шестом континенте. Я не удержался и спросил ее: зачем? Сумчатых волков искать? Оказалось: просто так. А Рябой вечно лезет со своими советами и сочувствием. Умеет человек плавно и нагло переходить к моим личным обстоятельствам. Будто они его сильно волнуют.
…Вечером, когда я вернулся с греблипсовских съемок, по радио выступала Ве Че. ВВЧ. Высокочастотная выспренная чувствительность. Хотя слово «выспренно» к ней не подходит. Читала какую-то новейшую немецкую прозу о России. Мы не виделись дюжину лет. Потом звучал джаз. Как по заказу. Потом Дми Дми Шос. Шостакович. Первый концерт для скрипки с оркестром. Исполнение предварили словами: «Шостакович сочинял это произведение в стол». По-немецки фраза звучит еще конкретнее: для выдвижного ящика, то есть Schublade или шуфлядки, шуфляндии, простите, шифлётки – именно так в нашем огороде говорили. «Поскольку композитор заранее знал: новая вещь не удовлетворит вождя, – продолжил ведущий. – Ведь Сталин предписывал композиторам создавать музыку, способную воодушевлять народ, звать рабочих и крестьян в мир новых великих свершений». Посвятив слушателей в исторические подробности, модератор тут же прокомментировал: «Мы ничего не имеем против воодушевления, но считаем, что музыкой, которую вы сейчас услышите, можно окрылить всех». Не знаю, насколько окрыленным почувствовал себя ведущий, когда из динамика достойной издевкой стала сочиться депрессия первой части, спрыснутая в последующем легким намеком на гротеск. А после скрипичного концерта давали Седьмую.