– Да ладно, не грузи, – отвечает Гена и выпускает большой столб дыма. – Драп нехуёвый.
– Ну ни хуя себе, – мой тип еще вспоминает прошлое. – С такими раскладами, я бы взял лучше у Фомы. Он мне пятёрку должен… (Я сижу молча и слушаю…)
– А вы уже вмазались? – Гена крутит пятку. – Чё ты суетишься, взял же. (Лицо Гены меняется, отекая вниз и расслабляясь, глаза ползут в стороны – мелькает морда рептилии… крокодил… самодовольный бандюга…)
– На кишку кинули, – тип смотрит на меня, но всё же отказывается сказать нечто вроде «а это – уматовый кадр, приехал, философ метафизического слова, грузит шо экскаватор». Тип немного боится Гену, но я вижу крокодила насквозь. Боятся не таких, как он, но множественного их числа – шоблы, компании, тупого дворового клана гангстеров-дебилов, в сущности таких милых, простых ребятишек, которые и могут-то в жизни всего – отпиздить тебя или по максимальной глупости – убить. И раскумаривается всё их мясо с трети моего дозняка, потому что мозги ни хуя не работают, хоть вагон дряни в них захерячь.
– Так вот, – продолжаю я. – Каждому не разжуёшь, народу дохуища. Значит надо во-первых: или придумать, как это сделать сразу всем, типа – прикол с властью. Но власть – это инициация, ну, в смысле тебя она ме-ня-ет.
– Меня она те-бя-ет, – тип прихлёбывает чай.
– Совершенно верно, – я мельком взираю на Гену, он тупо слушает, музыка сама собой делается громче, дождь за окном совсем охуел и ревёт, как лось без лосихи. – Во-вторых: если все людишки – это одна родовая сеть, то можно найти способ, чтобы запускать своё отражение по каналам этой самой общей памяти. Типа, ты вдруг вспоминаешь то, чего вроде никогда не знал. Это может быть во сне, в бреду, под приходом или на обычняке – без разницы, если это, в натуре, может быть. По цепи памяти, как электрический импульс. Так и с оргазмом, ты кончаешь и получаешь удовольствие и одновременно воспоминание о нём. Мы же не можем кончать всю дорогу ежесекундно, для этого есть непрерывность памяти. Знаешь же это, когда ебёшь бабу в первый раз, о матери как-то и не помнишь. Типа, просто – занимаешься любовью, по-настоящему. Хуй, Пизда, Ебля. Но ведь все мы любим свою мать, мы из неё вылезли и питались её молоком. Неужели нет памяти об этой родной, буквально твоей Пизде? Всё это есть у нас внутри, у всех. Сам понимаешь, мы даже материмся этими воспоминаниями. И Хуй тоже здесь, туда-сюда, хопа! – спустил и покатили зародыши. У зверей (я глянул Гене в лицо, он втыкал, как слепая горилла…) всё прёт напрямую. Это общая память – и есть сеть, куда можно запускать буквально самого себя. Прикинь, какой тупой и странный прикол, да??? (Пауза… Мы молчим…)
Гена встаёт и собирается уходить. Пригрузился до отвращения.
– Там же дождь, – иронично бросает тип. – Пойдёшь что ль?
– Та мне надо, – Гена с вынужденным презрением суёт мне вялую пятерню, знак бессилия и непонятной глубокой злобы, я очень вяло пожимаю его лапу, дождь гремит, музыка подыхает в конвульсиях ритма, я разогнан и мир сквозит мимо меня, как в поезде, идущем за пизду, в хуй знает куда, дальше, чем домой.
Тип возвращается и вяло предлагает курнуть, хотя в его глазах теплится знакомый огонь внимательного возбуждения.
– Потом, – отмахиваюсь я.
– Пиздострадатель подъебнулся! – радостно заявляет тип и начинает что-то искать, перекладывать, шуровать под столом и шкафом.
– Не понял, ты о чём? – я встаю с дивана.
– А-а, так.
– Я пойду на балкон, – ноги резиновые и мягкие, чуть скрипят. – Там навес есть?
– Есть, иди.. И-и-и-и-и-и-д!…
Дождь захватывает меня, я закуриваю, делаю две затяжки, но сигарета не в кайф, в гортани – древесная тошнота и я пуляю огонёк с белым телом в плотную Ткань Дождя. Я вижу это: чёрно-прозрачные нити воды, всасываемые землёй из неба с силой гравитации, шипение контакта струй и почвы, я на балконе, смотрю в лицо Мокрой Матери Влаги, оно зыбко, но похоже на каменную маску, её губы шепчут мне странные созвучия, ш-ш-ш-а-ха-ти… и-и-о-о-оу-ш-ш-ш-ш… х-х-х-а-ао-о-у-ш-ш-ш… не-е-сс-с-м-мо-три-и… шу-у-у… сигарета ещё медленно летит, кружась и шипя… и-с-с-с-х-х-о-од… дыма не видно, но её веки, как губы дуют мне в глаза сырым и чёрным воздухом, «заткни ебало, сукоедина гнидозная!!!» пьяным баритоном с верхнего этажа – прямо в дождь, ковёр воды ходит, как тело вечной блядки, как кадык созревшего самца, в вечном ритме сладкого ёба. А что? – решаю я молча, – объявив маты табу, людская компьютерная сеть хоть как-то стремится обезопасить материю, не впускать в резервы Памяти сметливых взломщиков с «хуями» и прочими фомками. Я не хакер, не сталкер, не учитель – я просто М.Р.С. в этой сети. Я смотрю прямо в воздух, наполненный водой, воду впитывает земля, чтобы после огонь вернул влагу в воздух. Я, как исламский лидер, смотрю, как картина мира степенно сворачивается, – х-х-х-х-т-оппп!!! – окурок шлёпается на асфальт и дождь обрывается. Время – это лишь способ контролируемого существования сознания. Ум озабочен своими отношениями с органами чувств, уму некогда. Но в «Бардо Тхёдл» я читал о трёх признаках смерти: 1) земля в воде – тяжёлое тело идёт на дно, 2) вода в огне – неподвижный холод оцепенения превращается в кипящий жар, 3) огонь в воздухе – распыление частиц сознания вслед за распылением тела. Я лазил по трём ступеням и мертвецки жив. «Удача, которая отметит все ваши дела, уже стоит на пороге. Действия пока преждевременны. Продвигайся вперёд осторожно и обстоятельства будут улучшаться день за днём. Желание вскоре исполнится. На пороге – счастливый период вашей жизни, ждать которого осталось недолго». Гексаграмма 64, равновесие, «Ицзин». Моя вечная гексаграмма, хвост Уробороса.
Средний читатель, я понимаю твои чувства и твои мысли, если, конечно, ты читаешь. Я хочу поболтать с тобой ещё. О чём? О том, что я – главный персонаж в тексте-потоке любого из авторов, меня творит разум и дух писателя, и я, действующее лицо на бумаге, суммарный образ букв, строк и знаков – подаю пишущему сырой материал, передаю себя – издалека, из мнимого пространства событий, которых не было, но которые помнишь, как происходящее с тобой, в момент чтения, сейчас. Я нужен пишущему, пишущий так необходим мне, читающий – потребность для нас обоих. При всём при этом, – пускай все басраны получат свою взъёбку, – у нас у всех общая сеть сознания. Общее Я. И кто есть кто, когда здесь лишь Некто? Да, средний читатель, да, да… мы с тобой теперь знаем и клали на это. Я же вместе со многими, даже, когда кончился Дождь. Теперь ты впетрил, что ничего среднего не существует, не было и не будет ни-ко-да. Читаем друг друга, всё про нас. Впереди пылают голые вены и жадные отсосы хуёв, но ты уже не ведёшся, читатель, ведь ты больше не средний. Не средний, нет ничего среднего, потому как нет разницы. Апрель. Великая Среда. На Руфа – дороги рушатся.