Юри послушался, выстроив именно ту комбинацию, которую я хотел. Каскад, флип, двойной флип, еще каскад, двойной сальхов, дорожка, тройной тулуп.
Я поймал себя на том, что стискиваю кулаки до хруста и, кажется, скриплю зубами. Всякий раз, когда Юри прыгал, подо мной пропадал надежный и крепкий пол.
Твою мать, самому кататься никогда не было так жутко.
До чего я докатился.
Дорожка, лутц, прогиб, рука, гладящая воздух, как тонкую женскую талию, как гибкую мужскую спину.
Я сделал что-то страшное в своей силе. Тысяча интерпретаций, трактовок, домыслов, тысяча переводов одного взгляда, одного движения.
Я не знал, что он сможет… так. Национальные — хуйня. Отборочные в Хасецу — детский манежик, игрушечки.
Как быть автором хорошей книги — во второй половине ты опускаешь вожжи и смотришь, куда тебя сюжет утащит, ты больше не контролируешь происходящее и можешь только любоваться тем, что натворил.
Юри подал бедрами вперед, изогнулся, взял скорость и чисто вошел в двойной аксель.
Скользнул пальцами по шее, по волосам, прикрывая лицо рукой — то ли стыдливо, то ли насмешливо.
Кто-то за моей спиной свистнул.
Он был идеален.
Не так.
Раньше помарки были. Теперь я не знал, что ему скажу, когда он выйдет со льда. Я был не нужен? Я сделал свою работу слишком хорошо, или я в кои-то веки сделал ее, как надо?
Я чуть не сел на пол, когда ногу прошило болью — безо всякого предупреждения. Последняя треть программы Юри была у моего борта, он почти все время был лицом ко мне, он будет видеть меня, я должен смотреть… Я задохнулся, часто заморгал. Да что за хуйня. Как не вовремя.
Юри вытянул руки к темному потолку, крутанулся, взъерошивая волосы, наклонил голову, обнимая себя за шею, притопнул ногой, болезненно сводя брови — часть программы, показывающая надломленность, запретность такой любви, выгорание не в полное безразличие даже — в мельчайший пепел.
Я видел в круге софита белые контуры лица и покатых плеч, летящие в воздухе капельки пота, мелкие, горячие, ледяную крошку и легкую дрожь замерших рук.
Юри застыл посреди льда, смакуя ту самую паузу, секунду между концом музыки и реакцией зрителей.
Потом повернулся и поцеловал кончики пальцев, махнул трибунам вслепую. Заулыбался, снесенный волной аплодисментов.
Я ждал, стараясь не обращать внимания на дергающую боль в ноге.
Юри ехал ко мне медленно, устало. Он улыбался.
Я подал ему руку, помогая выбраться в ложу, подхватил, когда он качнулся, под локоть, и, не выдержав, обнял за спину.
— Мне нечего сказать, — пробормотал я на горящее ухо, и Юри сжал мои плечи в ответ.
Я плохо помню, как катались другие, и еще хуже — как мы дали два интервью для российской и иностранной прессы. Кажется, я говорил что-то смешное и ожидаемое, кажется, Юри обаял публику до крайней степени.
Кажется, меня даже Попович поздравил. По-моему, у него была хорошая программа даже. В лучших традициях русской школы. Классика, пиздодрама, много ударных.
Кажется, меня обнял Крис.
И Пхичит со мной сфотографировался.
Я с трудом помню, как мы добрались до отеля, и единственное, что было наверняка — это задушенная хорошими манерами паника — почему я так устал?
Ноги не держали. Зато метка успокоилась. Или от усталости я не обращал на нее внимания.
Чувство, что меня отходили битой, в последний раз посещало меня года три назад, когда, восстанавливаясь после травмы ноги, я пытался догнать сборную и утраивал темпы тренировок.
Но теперь — я же просиживал задницу на трибуне. Я только и делал, что смотрел на Юри, жрал его глазами, пытался мысленно быть с ним — это оказалось легче, чем я представлял, короткая программа и вечер накануне располагали.
Я успел просмотреть новости.
«Цыганочка с выходом. Кацуки Юри открывает свой второй сезон первым местом в короткой программе».
«Остановите его, кто-нибудь! Юри Кацуки плавит лед».
«Призвание одно — дороги к нему разные. Виктор Никифоров о своем дебюте в роли тренера и о японских курортах».
Почему я так устал?
Мне казалось, мне врезали по затылку, так я рухнул на диван. Юри прошел к тумбочке и вынул из ведра с наполовину растаявшим льдом бутылку шампанского. Отклеил от нее записку, развернул.
— Они смотрят трансляцию, — Юри поднял на меня мутные глаза. — Поздравляют с первым местом.
— Еще бы,— буркнул я куда-то в диван. — Ты герой, Юри.
Час назад нам звонили из Хасецу, кто-то выл и рыдал в трубку, на заднем плане лаял Маккачин и, кажется, что-то взрывалось. Я смог понять, что за Юри и меня молились, и что Минако напилась от восторга в слюни. Юри улыбался, слушая все это. Я смотрел на Юри.
Юри стек по боковине дивана на ковер и уронил голову на сиденье. Я поднял руку и погладил его по голове машинально, неосознанно.
— Я… горжусь тобой. И собой. Собой даже больше.
— Я рад, Виктор, — Юри повернул голову и закрыл глаза. — Я боялся тебя подвести.
— Тебе нечего бояться. Я же не Яков. И даже не Минако.
— Да, она страшная женщина, — Юри усмехнулся, не открывая глаз.
— Юри?
— М?
— Тебе надо лечь спать, и желательно у себя, иначе я понесу тебя в кровать, раздену и уложу сам. Это не угроза, мне нетрудно, просто чтобы ты знал. Тем более, за мной должок.
Юри резко сел и потер лицо руками.
— Спасибо, Виктор. Конечно.
Он обнял свои колени.
— Я взял первое место. Завтра я либо подтверждаю его, либо…
— Не думай о завтра.
— Легко сказать, — Юри глянул на меня так, что я тоже проснулся.
Он ушел, тяжело поднявшись, я слышал, как он вжикает замком олимпийки, бросает ее куда-то, как потрескивает статикой костюм, как Юри ударяется о тумбочку ногой и шипит. Как он ищет в чемодане футболку и шорты.
Он не запер свою дверь. Я полежал, слушая, как он вздыхает и ворочается. Потом посмотрел на часы.
Встал и разделся так быстро, как будто от этого зависела моя жизнь. Мы только-только поползли вверх, что за ебаный стыд опять, Юри?
Хрена с два ты все испортишь.
Я толкнул дверь в его спальню.
Оказалось, Юри стащил с кровати матрас и бросил его на пол на манер футона.
Пытаясь уснуть, он завесил шторами окна и натянул на лицо маску для сна.
Вот и хорошо, так даже интереснее.
Я улегся прямо поверх покрывала, пресекая любые попытки брыкаться и столкнуть меня. Юри и не попытался, он только потрясенно вздохнул и замер, как труп.
Потом неохотно задышал.
Потом хрипло позвал:
— Виктор?
— Да?
— У тебя пришла в негодность кровать?
— Я решил проследить за тем, чтобы ты спал. Не лазил по интернету, читая отзывы о сегодняшнем выступлении и прогнозы на завтра. Не считал овец. Не раздумывал о предстоящей программе. Чтобы ты расслабился и вырубился. Как я сейчас сделаю.
Я, и правда, не придумал лучше способа оттянуть его внимание от завтрашней мясорубки. Все конкуренты были недовольны результатами, значит, наверняка озвереют завтра, значит, выложатся на все сто двадцать, значит, есть риск.
Значит, завтра подумаем об этом. Не сегодня.
Я отлично знаю, что чувствуешь, когда на тебя смотрят все.
Юри еще и задвинули в конец списка на завтра, пошли по возрастанию рейтинга. Оно и правильно, и Юри так будет эффектнее, но… Я знал его, он предпочел бы первым отстреляться.
Да, способ отвлечь был не ахти, но другой, напрашивающийся, нравился мне еще меньше, потому что содержал алкоголь и некоторые возвратно-поступательные движения. То есть, нравиться-то он мне нравился, но в данном случае в приоритете были все-таки желания Юри. Который, верный себе, лежал и желал провалиться через пол и пять этажей под землю.
— Виктор.
— Спи, Юри.