— Поэтому хорошо бы с Меченным. Со своим. Хоть какая-то привязанность. Тут удрать сложнее.
— Вы, говорят, опять с Лилией вместе живете? — мне хотелось ударить под дых, я и ударил. Яков даже не качнулся, скала, долбанный надгробный камень.
— Живем. И Юрка с нами. Ох и дурной. Со своей меткой совсем свихнулся, ты еще добавил веселья… Ты ведь знаешь, кто такой Нурлан Асамбаев?
Я заржал в голос.
Яков стоял молча, а я все смеялся и смеялся, к глазам подступило. Люди оборачивались.
— Знаю, — я даже заикаться начал. — Юрка же уже пузом-то сверкнул мне, первому, как лучшей подружке. Ты ему сказал?
— Нет, — Яков говорил неохотно, хмурился, он всегда испытывал забавную неловкость в таких вопросах. — Само пускай вывезет, я здесь причем?
— Да, купидон из тебя не очень.
— Ему восемнадцати нет! — Яков рявкнул. Какой-то китаец рядом с нами от испуга выронил чемодан. — И ты молчи!
— Яков, Википедия же есть, и Гугл не дремлет, думаешь, Юра уже не провел разведку боем?
— Да если бы, на измене сидит, дурень. Все мозги выебал. Лиля говорит, что пусть его, так оно для катания лучше, драматургия вон — хлеще Поповича. Все списки одноклассников и старшеклассников в школе поднял, представляешь? Спрашивает, нет ли у меня знакомых с такой фамилией. Я молчу. Скоро до телефонной книги дойдет.
— Ох ты и сволочь.
— Мал еще. Пусть до финала доживет хоть.
Я ржал. Яков устало потер лоб ручищей.
— Ну их, заебали.
— Виктор! Посадку объявили!
Мы обернулись. Юри стоял, держа оба наших чемодана и два рюкзака, навьюченный, как ослик. Я улыбнулся. Яков нахмурился.
— Спину сорвет, суслик. Ты совсем, что ли, не следишь за ним?
— Он не суслик. Он кацудон.
— Чего?
— Котлетка, свининка, хрюшка…
— Господи, спаси, — Яков отмахнулся и пошел к выходу. Я смотрел ему вслед.
У меня было забавное такое ощущение, что самый важный в моей жизни человек — да, это всегда был Яков, — выстрелил мне в живот. Я тебя породил, я тебя и убью, педрила, — что-то из этой оперы.
Юри ковылял ко мне, запыхавшись, и я, опомнившись, поспешно отобрал у него чемоданы.
— Ты дурак, что ли? Сколько раз говорить, не тягай сумки без меня, спину береги…
— Что?
— Я так люблю тебя, Юри.
— А? — Юри остановился и поправил очки. — Ты… ты опять ругаешься, правильно?
Господи.
— Пойдем, — я потянул его к выходу. Меня вдруг затошнило. Ну здравствуйте, садитесь. Еще чего не хватало.
— Виктор, ты в порядке?
— Да, конечно.
Мне просто очень надо быстрее сесть, и чтобы все люди пропали к чертовой матери, и ладно, ты можешь остаться, любовь моя, и принести мне пакет со льдом для моей злоебаной ноги. Садись у ног, моя прекрасная узкоглазая Маргарита, и сделай уже что-нибудь с этим атомным пиздецом…
— Виктор? Виктор! Помогите! Кто-нибудь! Виктор!
Я заблевал любимое пальто, благо, с утра в желудке не было ничего, кроме выпитого с Яковом стаканчика кофе.
Но все равно противно. Яков прибежал, помог оттащить меня, раздал всем указаний.
Они с Гошей забрали наши вещи, обещали оставить в камере хранения в Шереметьево. Я смотрел издали мутным взглядом, как Яков что-то говорит Юри на ухо, и тот кивает, прижав руку ко рту.
Как же погано, твою мать.
Юри успел поменять билеты, с доплатой, конечно, следующий рейс был через три часа.
Я лежал в медпункте и умирал от стыда. Врач, седой и удивительно высокий китаец, пригвоздил меня взглядом к кушетке, стоило один раз попытаться смыться.
Юри сидел у двери, белый, как простыня. Я, мне кажется, и то лучше выглядел.
Медсестра дала ему воды с долькой лимона и маленькую шоколадку. Юри благодарно кивнул, бледно улыбаясь, сложил руки на коленях, кажется, не зная, что делать с этим всем добром.
Мне хотелось встать и обнять его. Сказать, что все хорошо. Все ведь было хорошо?
Сколько я могу его пугать? Я вдруг подумал, что при всем количестве дерьма, что он мне сделал — я сделал ему больше.
— У меня две версии произошедшего, — доктор писал что-то на длинных узких листках бумаги, поглядывая на меня.
Я терпеть не мог больницы и докторов после истории с Шурочкой, но этот, с огромными сухими ладонями и серыми глазами, напоминал мне Бога, каким он был бы в фильме, если бы его снимал я. Поэтому я лежал смирно и слушал почти молча.
— Первое — банальное расстройство желудка, может быть, начинающийся гастрит. Вы не завтракали, вы, со слов господина Кацуки, плохо и мало спите, много волнуетесь и выпили на голодный желудок кофе.
Я глянул на Юри, как на предателя, и тот вздрогнул, уставившись прямо перед собой.
Его бледный вид мне не нравился. Мне очень хотелось сказать этому китайскому Боженьке, что в осмотре нуждаюсь не я.
— Мой желудок в порядке, у меня ничего не болит.
— Я настоятельно рекомендую вам пройти обследование у гастроэнтеролога, как только вы прибудете в Москву. Также может иметь место страх полетов.
— Исключено.
— Тогда нервное истощение.
— Я в отличной форме. Я счастлив.
Юри вскинул на меня больные глаза. Я улыбнулся ему.
— И вторая версия, — доктор тоже глянул на Юри, потом что-то быстро сказал по-китайски медсестре. Та кивнула.
Дальше случилось сразу несколько вещей. Девушка подошла к Юри и попыталась поднять его, взяв под локоть. Тот тяжело встал, качнулся и повалился на нее, как пьяный.
Я обмер.
Серьезно, по всей шкуре прошлась такая волна мороза, что я дернулся, громыхнув кушеткой. Доктор быстро глянул на меня:
— Лежать.
Голос у него был стальной.
Девушка увела шатающегося Юри, что-то говоря на ухо. Дверь за ними закрылась.
Доктор повернулся ко мне.
— Рецепт, который я пишу сейчас, касается мистера Кацуки. У него упало давление и сбился сердечный ритм, как только вы потеряли сознание. Резкая головная боль по типу мигрени. Глубокий обморок. Ему была оказана необходимая и приемлемая медицинская помощь. Он умолял меня ничего вам не сообщать. Догадываетесь, почему?
— Юри — лучший фигурист Японии, — я просипел, не узнавая свой голос. — Через неделю Кубок Ростелекома.
— Моя жена смотрит всю серию Гран-При, — сухо отозвался Боженька и перевернул лист, застрочил на обратной стороне. — Мы желаем вам и мистеру Кацуки удачи и только победы. Мы не дали ему никаких медикаментов, вам не следует волноваться. Но я очень рекомендую вам проконсультироваться с наблюдающим его врачом как можно скорее.
— Что с ним?
— С ним? — Боженька отложил, наконец, чертову бумажку, и мне тут же стало физически легче. — То же, что и с вами. Нервное истощение, переутомление, недосыпание. Все, что типично для спортсмена в период соревнований. Проследите, чтобы он спал в самолете, перелет занимает одиннадцать часов. Поберегите силы после прибытия, отнеситесь с пониманием к акклиматизации. В Москве сейчас минус четырнадцать по Цельсию.
— И только?
— Мистер Никифоров, — Боженька развернул ко мне кресло. — Могу я задать вам личный вопрос?
— Конечно.
— У вас есть метка?
— Есть, — я согнул ногу в колене и чуть не отрубился от боли, закатал штанину, уговаривая руки не трястись так. — Вот. На ноге.
— Я взгляну, — он подкатил свое кресло к моей кушетке и осторожно спустил носок.
Я тоже посмотрел туда — впервые за долгое время.
Метка выглядела как обычно — темно-коричневый, цвета июльских конопушек, росчерк, имя и фамилия, то ли «К», в начале, то ли «П», то ли «У», то ли «И».
Ногу ломило так, что мне дурнело. Я попросил прежде, чем успел закрыть рот:
— Не трогайте!
— Не трогаю, — Боженька осторожно опустил мою лодыжку на кушетку и отъехал. — Скажите мне, вы нашли своего соулмэйта? Это останется в пределах кабинета в любом случае. Я обещаю.
Я ему верил. Да и что тут было скрывать?
— Он активирован, но я его не знаю. Это случилось в толпе народа почти два года назад, я не могу проверять всех. Хотя бы потому, что я не могу разобрать почерк. Может, вы, как врач, поможете мне? Вы же знаете эту особую магию?