Боженька помолчал, глядя на меня пустым, спокойным взглядом. Который нихрена не успокаивал.
— Скажите мне, если можете, есть ли соулмэйт у мистера Кацуки?
Что? Что, блядь?
Я осторожно сел, держась за поручни кушетки. Голова кружилась.
— Нет. У него нет метки. Я точно знаю.
— Вы уверены.
— Да. Абсолютно.
— Это многое объясняет, — Боженька снова повернулся к столу и дописал что-то на листке. — Последний вопрос, мистер Никифоров.
— Валяйте.
— Не говорили ли вы в последние несколько часов чего-нибудь, или, может, мысленно произносили что-то, связанное с отречением от своего соулмэйта?
Мне снова стало не к месту смешно.
— Постоянно. Я никогда не был согласен со своей судьбой и всеми способами пытался ее обмануть. Три с лишним года назад хотел жениться на чужом соулмэйте. Теперь связываю свою жизнь с человеком, который вообще никому не предназначен. И да, я всячески, и вслух, и в голове, декларирую, что мне наплевать…
Я чуть не рухнул с кушетки, кабинет вокруг меня на секунду пропал, потом опять появился. Боженька придерживал меня за плечо и совал под нос бутылочку с нашатырем. Я дернулся.
— Это, безусловно, очень разумно и похвально, вы пытаетесь быть человеком, который сам пишет свою историю, — Боженька убедился, что я не собираюсь целовать полы, и снова сел в свое кресло. — Но это не означает, что ваша судьба и природа так легко сдадутся. Организм сопротивляется. Возможно, ваш активированный соулмэйт в данный момент тоже испытывает дискомфорт.
— Вот как.
Дискомфорт. Дискомфорт, блядь.
— Вы не знали, что так будет?
— Я вообще об этом не думал.
И правда. Не думал. По умолчанию решил, что система, отлаженная столетиями, сделает для меня исключение. Я же Никифоров.
Боженька смотрел на меня молча некоторое время, потом повернулся к столу.
— Я сделаю вам серию уколов в больную ногу. Они на время сгладят эффект, вы не будете чувствовать метку часов десять. Потом… постарайтесь мыслить потише во избежание повторения приступа. Следите за состоянием своего подопечного. Оба — выспитесь. Как следует. И удачи вам.
— Это…
— Детский анальгетик, — он отъехал к шкафчику. — Используется в стоматологии для замораживания десны. Безвреден. К моменту, когда вы решите вернуться в большой спорт, ваш организм уже не будет о нем помнить. На случай, если вы об этом волнуетесь. Я дам вам сопроводительный документ к инъекции.
— Простите. Старая привычка.
— Я понимаю.
Я смотрел, как он бережно обкалывает мою лодыжку, стараясь вообще не задевать пальцами лишний раз.
Я почувствовал ледяной холодок почти сразу, как будто ногу забрало инеем. А потом перестал чувствовать вовсе. Осторожно пошевелил пальцами. На всякий случай.
Охуенно.
Черт возьми, это охуенно. Все гениальное просто.
Наверное, моя радость отразилась у меня на роже, потому что Боженька тут же строго сказал:
— Эффект кратковременный. Организм сложно обмануть, мистер Никифоров. Через некоторое время обезболивающее перестает действовать, обладая только аккумулирующим эффектом. Хотите быть наркоманом?
— Разве что иногда.
— Понимаю.
Я уже застегивал пиджак, дожидаясь, когда Боженька закончит писать что-то теперь уже на листке, предназначенном мне лично.
И тут меня ударило.
— Сэр?
— Да.
— А почему тогда Юри стало плохо одновременно со мной?
Боженька с ответом не спешил. Он довел свою длинную строчку, мучительно неспешно воткнул ручку в карандашницу, поставил печать. Медленно развернулся.
— Я сказал, что ваш случай с ногой и потрясающее везение мистера Кацуки объясняют многое. Но не все.
Москва встречала нас внезапной оттепелью, столбик термометра поднялся до одиннадцати градусов мороза.
В аэропорту было людно, на дорожке столпились репортеры, я заглядывал в лица, пытаясь угадать — знают уже о нашем с Юри выверте в аэропорту Пекина?
Юри проспал на моем плече, как было велено, весь перелет. Я не смог уснуть. Сидел и следил, как на его лице снова медленно, но вернопроступает румянец. Грел его бледную руку в своих.
Один раз не выдержал и погладил по волосам. Юри улыбнулся во сне.
Я зажмурился.
Господи. Боже ты мой. Пожалуйста, прекрати на нас с ним пялиться, перестань нас докапывать, доебись до кого-нибудь еще, будь ты человеком.
Я поцеловал Юри в макушку.
Внутри росла и ширилась громадная черная дыра — жуткая, страшная, почему-то горячая, как Ад.
Стюардесса, глядя на все это дело, принесла нам еще один плед.
Наверное, мы выглядели больными.
— Виктор! Как Вы оцениваете шансы Юри Кацуки в этом этапе?
Я обернулся, готовый расцеловать худенькую девочку с микрофоном «Россия Спорт». О нас ничего не знали. Спросили бы сразу.
— Мы вообще не говорим об этом этапе, давайте сразу говорить о Барселоне.
— «Московский Комсомолец». Виктор, финал Кубка Китая и ваш смелый жест запомнятся русским зрителям надолго. Что это было?
— Это был Эрос, который не поместился в короткую программу. Извините, мне и Юри необходим отдых после перелета.
Нас провожали до самого выхода к паспортному контролю. Юри улыбался и махал фотографам, держался прекрасно.
Мы не говорили с ним о случившемся. Я посмотрел на него один раз взглядом «Я в курсе, что ты скрытная скотина, и если тебе так легче, я тоже буду молчать». Юри вернул взгляд с процентами: «Не пугай меня больше».
Я следил за ним в оба. Мысли мои мне не нравились — не уберег, чуть не проебал, недосмотрел, хорош тренер, а еще в любви клялся, пяткой в грудь себя бил, гляньте на него, каков долбоеб.
Но они, мысли эти, были трезвыми, били наотмашь — то, что доктор прописал. Бочка ледяной воды с похмелья.
Нога не болела до сих пор, я откровенно тащился. Без постоянного нытья было намного легче жить и соображать.
Юри тоже выглядел намного лучше. Мы договорились отоспаться сегодня в номере, не выходить никуда до самого утра. Я позвонил агентам и перенес пресс-конференцию, ссылаясь на откат после перелета. Пусть моют кости, сколько хотят, что у нежной японской задницы акклиматизация. Все мы люди живые.
Доехали даже без пробок. В такси я отослал Якову смс: «Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин. Спасибо за багаж!»
Яков отмолчался. Наверное, уже наложил лапы на Юрку в Питере.
Мы зарегистрировали бронь, Юри сфотографировал холл отеля, пожал плечами на мой удивленный взгляд:
— Тут красиво.
Он звонил матери, пока я заполнял анкеты на нас обоих. Я косился — Юри выглядел, как обычно, улыбался, смеялся, закрывал рот ладонью.
Девушка за стойкой поглядывала на него, на меня, улыбалась.
В лифте мы ехали молча, глядя в зеркальную стенку.
Молча раскрыли чемоданы, вывалили их на одну из двух кроватей, нашли футболки и трусы.
Оставили вещи кучей, переоделись, отвернувшись спиной друг к другу.
Юри поглядывал на меня через плечо.
— Душ?
Он помотал головой, потом кашлянув, снял очки и положил их на тумбочку у единственной оставшейся свободной кровати. Я проследил это движение взглядом, потом молча развернулся, отошел к двери и запер ее на ключ.
Подошел и вынул из сваленного на пол пиджака свой телефон. Выключил его.
Нашел в рюкзаке Юри его трубку и выключил тоже. Так вдавил кнопку, что палец хрустнул.
Юри наблюдал за мной молча.
Когда я повернулся, он кивнул и стянул через голову футболку, которую только что надел.
Постоял, потом широко хватанул ртом воздух и стащил трусы. Перешагнул через них.
Подошел ко мне, и я зажмурился, номер качнулся.
Я дрожал. Господи, я дрожал как девственница на выпускном вечере. На первом танце. Пиздец какой.