Юри встал на цыпочки и поцеловал мою шею. Под горлом. В щеку. Обвел губами скулу. В закрытые веки — раз и два. В подбородок и в кончик носа.
Потом стянул футболку — я застыл с поднятыми руками, оставив ее на запястьях. Юри скользил пальцами по моей груди, по животу, по плечам. Медленно, невесомо, так мало, что болело, казалось, везде, где он коснулся.
Юри прочертил ладонью по моему животу, коснулся члена — головка вылезла из-под резинки боксеров и текла, у меня колени подкашивались.
Юри аккуратно опустился на корточки. Погладил косточки на бедрах, смял ягодицы и стянул с меня трусы.
Я ахнул, не успев закрыть рот, распахнул глаза — и нихренашеньки не увидел. Темно и точки яркие, как конфетти на Новый Год, везде…
— Можно, я в душ, Юри, пожалуйста, десять часов в аэропорту, одиннадцать в самолете…
— Нет, — тихо сказал Юри. И взял до горла.
Я все думал — если это так заметно, если между нами птицы падают и электроприборы отключаются, то не додумаются ли персоналы отеля поставить в наших номерах скрытые камеры? В ожидании логичного чуда, которое могли предсказать все, все, блядь, такие умные и прозорливые, одни мы с Юри дураки, ага.
Юри обдирал стонами стены и снимал мясо с ребер. Тупым ножом.
Он гнулся, и кусался, и вскрикивал, а потом часто-часто и изодранно так дышал, когда я перебросил его поперек кровати и лег сверху.
Он был, и правда, громкий. И точно на всю голову больной.
Я целовал его, захлебываясь, давясь, пока воздух не кончался, удерживал ладонями лицо, чтобы он не вырвался. Вдыхал — и целовал снова. Как за волосы на допросе — и то в воду, то из воды, говори, сука.
Я пытался сказать ему самым доступным мне языком, как я долго ждал, как я много отдал, как мне насрать и на первое, и на второе.
Юри выл, запрокинув голову назад и вниз, его волосы свесились до пола — кровать в поперечнике для гимнастики была коротковата. Я закинул его ногу на плечо, за вторую держал, и входил медленно, очень медленно, потому что на втором круге Ада всегда засыпает Никифоров и просыпается мазохист. Прошел первый? Завалил? Вынул сердце? Молодец, добро пожаловать на красную кольцевую, не спеши никуда, ждал два года — подожди еще, что тебе теперь пара минут…
— Виктор!
— Аушки, радость моя.
— Виктор, пожалуйста!
Ах, пожалуйста. Да на здоровье.
Он кончил очень быстро, я был уже на втором заходе и держался дольше, скинул темп, чтобы ему не было больно — но ему, кажется, все резко стало до звезды, он плавно качался вдогонку толчкам и постанывал по инерции, глядя на меня мутными, как у новорожденного глазами.
Потом рывком сел, обняв меня ногами, и стал насаживаться, помогая. Я смотрел снизу вверх в его лицо, гладил по щекам, трогал дрожащие губы.
Мне было стыдно, хорошо и так блядски и необъяснимо страшно, что продлилось все очень недолго.
Презервативов и смазки в номере не было. При нас — подавно. Мне хотелось глупо смеяться, это было как много лет готовить убийство, пробраться в комнату спящего врага и понять, что забыл пистолет.
Юри лег щекой на мое плечо и вздохнул.
Я сидел так, пытаясь прийти в себя, пока не понял, что он спит. Он не проснулся, даже когда я осторожно лег, не расплетаясь, и попытался завернуться всей конструкцией в одеяло.
Мы изгадили покрывало. Наверное, еще и весь этаж на уши поставили.
Юри вздрогнул во сне и обнял меня руками и ногами, как удав, крепко и жарко. Я, матерясь, откинул одеяло.
Комната, простыни, моя кожа, его волосы — все остро пахло потом и спермой, и от этого голову вело. Я был уверен, что черта с два сейчас усну. После такого-то.
Никогда так не ошибался.
========== 12. ==========
Арена «Мегаспорт» была здорово на отшибе города, и самым большим преимуществом такого расположения было то, что пока туда из центра доберешься, можно неплохо так посмотреть Москву.
Самым большим недостатком было то, что Юри смотреть Москву не хотел. Из вежливости он слушал и смотрел по сторонам в окно машины, но в основном он занимался тем, что нервно теребил шнурки на своей куртке и беззвучно шевелил губами, считая в уме. Я знал, что если Юри хочет быть на катке — его оттуда не вытянешь, особенно если он физически еще не там.
Я подумывал поменять гостиницы так, чтобы далеко ездить не пришлось.
Паранойя медийной личности еще и подзуживала, нашептывая, что все горничные и коридорные странно улыбаются, глядя на меня и Юри, и переговариваются за спиной.
Не то чтобы я помнил, как краснеть, или чего-то стеснялся. Нет. Все было хуже. Меня посещало достойное ученика старших классов школы желание прилюдно сгрести Юри в охапку и демонстративно засосать.
В общем, я был отвратителен, как все влюбленные люди в социуме. Юри на моем фоне был сиятелен— сосредоточенный, почти злой, собранный и серьезный.
Я пытался напомнить, что на тренировки полно времени. Чуть меньше недели.
Юри напоминал в ответ, что за эту неделю по итогам этапа во Франции уже двое пройдут сразу в Финал, некогда, мол, расслабляться, впереди Москва.
Попустило его только на льду. Я выпустил его туда, как рыбку, измордованную нетерпением, еле догнал — Юри чуть не выперся в одном блокираторе, забыл снять.
Я смотрел, как он катается, сначала просто размашистыми шагами, осторожно пробуя лед и глядя строго под ноги, а потом тянется, разминая шею и плечи, делает развороты.
Я вынул из сумки свои коньки и выехал к нему, чтобы сделать растяжку. Юри ждал меня у дальнего края.
Каток был пуст, мы приехали рано, а пошептавшись с работниками, я еще и выцыганил минут двадцать лично для нас.
— Хороший каток, — Юри поднял голову к потолку. — Больше, чем в Китае.
Я понимал его — тоже любил огромные пространства. Чем больше льда, тем лучше. Страх бортов был, наверное, у каждого фигуриста, арена же позволяла их вообще не чувствовать. Каждый звук, каждая царапина на льду гулко отдавались в прохладном воздухе.
Юри оглянулся через плечо, кивнул — помоги мне.
Я придерживал его за талию, пока он забрасывал ногу на бортик, плавно отвел назад, потягивая сначала легко, мягко. Потом отпустил одну руку и надавил на бедро. Юри сжал зубы.
— Терпим.
— Терпим, — согласился Юри и закрыл глаза, наклоняя голову.
Я положил руку на поясницу и прогнул его спину вперед, пока он не коснулся лбом колена. Юри сдавленно застонал в темную ткань.
— Слишком быстро?
— Нормально, — Юри странно пыхтел. — Как обычно.
— Просто ты…
— Прости, — Юри аккуратно выпрямился и пробормотал, не торопясь поворачивать ко мне лицо: — У меня небольшие проблемы.
Я застыл.
— Что-то болит? Это из-за вчерашнего?
— Да, — Юри внезапно покраснел, как рак. Я осторожно подвинул его обратно к ограждению, дождался, пока он снимет ногу с борта, придержал за бедро.
— Ты должен был сказать сразу. Хочешь прилечь?
Юри изменился в лице пару раз, а потом шарахнулся от меня, как от бабайки.
— Во-первых, о таких вещах прямо не говорят! Во-вторых, не все так плохо, просто шпагат делать больновато.
Я, признаться, завис, твердо уверенный, что говорим мы, почему-то, о разных вещах.
— Юри, — осторожно произнес я, — если ты о своем вчерашнем обмороке, то я правда очень расстроен, что ты не хотел мне рассказывать, и я выпытал это у врача угрозами расправы над его семьей. Он держался до последнего. И если надо прилечь — так и скажи, что надо прилечь. Это ведь глупо — насиловать себя, у нас еще есть время…
Юри уставился на меня с ужасом, а потом рывком отвернулся и поехал к центру арены.
Я, чертыхаясь, рванул следом.
— Юри, что?
Он остановился.
— Я попробую сделать одинарный флип для разогрева. Смотри.
— Я тебе сейчас попробую, — это было не смешно. — Юри? Давай уже, говори, где болит, я подую, поцелую, все пройдет…