— Сейчас пойду. Юрка… у тебя все хорошо?
— Тебе могу отсыпать. Ну? Все? Поцелуемся?
Он попытался меня обойти и наткнулся на вытянутую руку.
— Юр.
— Раньше надо было спрашивать, — прошептал он и поднял на меня глаза. Огромные, стеклянные, совсем внезапно не злые. — А теперь… тебе что, спится плохо? Ну так теперь на льду разговаривать буду с тобой. Только в присутствии тренера и хореографа, при прессе и честном народе.
— Мне жаль.
— Нихуя тебе не жаль. Мне и не надо, чтобы тебе жаль было. Живи, пока хорошо живется. Думаешь, я не понимаю?
— Думаю, не понимаешь.
— Ну конечно, ты у нас один тонко чувствуешь, настолько, что все по пизде послал и тебе за это ничего не будет. Любовь же! А остальные и так протянут.
— Твоя метка. Она болит?
— Не твое дело.
— Значит, болит. Вы скоро увидитесь. Я чувствую.
— Слушай, — Юрка повернулся и подошел вплотную. Из-за коньков он дышал мне прямо в лицо. — Ты со своей хуетой разберись сначала, а потом мне рассказывай про мою. И то я еще подумаю, слушать ли. Ты у нас сегодня одно, а завтра другое. Сегодня — я не я, лошадь не моя, а завтра — ути-пути, давайте все займемся любовью прямо на льду!
— Лошадь все еще не моя.
— Кацудону расскажи, то-то он удивится, — Юрка улыбнулся от уха до уха. — И лучше сам, а то я расскажу.
— Ты же не такой у нас.
— А я не у вас, помнишь? Я теперь у Якова и Лилии. Сын полка.
Он постоял, задыхаясь, а потом вдруг хохотнул:
— Ну и рожа у тебя, Вить.
— Что, хорош?
— Вообще пиздец. Не трону я твоего придурка, нужен больно. Сами разбирайтесь, что у вас там и где повылазило.
— Я же уже говорил тебе все. Метки не видел.
— Не видел он. Хорошо смотрел? Везде?
— Везде.
Юрка дернул головой.
— Фу, Господи. А спросить?
— Спросить?
— Ну да. Может, она у него в желудке.
— Мне очень нравится твой ход мысли, Юра, правда, но…
— Ой все, — Юрка сделал смешное лицо. — Говорить не хочу, идите оба в жопу. Вам без меток, как с метками, совет, любовь, парные гробики. Пидарасы.
Я засмеялся. Юрка всегда… бодрил.
Каждый раз, когда он внезапно появлялся в моей жизни, что-то происходило. Теперь я сам к нему полез, чего ждать?
Юрка откинул со лба волосы и решительно зашагал к катку. Потом обернулся:
— А у тебя-то там кто?
— Фидель Кастро.
— А, — Юрка дернул головой и наморщил лоб. — Ну, по тебе видать.
Я смотрел, как он снова выбирается на лед — уже спокойнее, легче, нарезает круги, прикрыв глаза.
Не обольщайся, Никифоров, не в твоем педагогическом таланте дело. Может, просто разговор, который ты ему задолжал, висел над душой не только у тебя.
Юри дожидался меня у бортика, и когда я подошел, он вдруг поймал меня за галстук, ткнулся губами в висок, мимолетно, поди докажи, что было. Прошептал, задевая ухо:
— Не волнуйся.
— Да я вроде и не…
— Я покажу свою любовь всей России.
Господи блядский Боже.
И отпустил. Я чуть не сел прямо там у борта.
Юри подмигнул мне и пошел на финальный круг.
Ухо горело. По шее, кажется, ползли предательские красные пятна.
Ты бы еще плакат повесил, Юри. Вот мой Никифоров, сегодня ночью у него будет секс.
А ты не этого добивался, что ли? — ехидно спросили в голове.
Когда вы не знаете, что ответить своему внутреннему голосу, дело совсем швах.
Юри откатал безупречно.
Я решил, что баллы сняли за отсутствие скорости в начале, но черт, эта пауза — декоративный элемент, тот, где Юри снимает взглядом с жюри одежду.
Иных объяснений у меня не было.
По итогам первого дня у нас было хорошее такое, увесистое серебро. Юри сиял, как медный рубль, он шел рядом со мной, увлеченно рассказывая, как боялся.
Кто ж тебе поверит, Юри. Боялся он. Расскажи кому другому.
Юри вынул из кармана олимпийки верещащий телефон и, улыбаясь, откланялся — звонила Мари.
— Привет передай!
Юри махнул рукой, скрываясь в дверях.
Я сел на ближайшую скамейку и закрыл глаза.
Было хорошо. Спокойно как-то. Мандраж поднялся волной и лег, как только Юри уселся рядом со мной в кисс-н-тирз, обнимая очередную плюшевую собаку. Собак этих ему гребли почему-то больше, чем мне самому в свое время, хотя пудель-то был мой. Попробуйте наебать фанатов. Они раньше вас в курсе ваших сложных отношений с подопечным.
Интересно, как там Маккачин?
В бешеном темпе подготовки скучать некогда, это радует. На скучать — ночная бессонница, но и тут не выходило — Юри вытягивал из меня жилы, я спал, как застреленный.
В общем, мне вдруг стало стыдно перед собакой, по которой я забыл в последнее время скучать. Теперь же вдруг захотелось сгрести старичка в охапку и макнуться мордой в кудрявую шерсть.
Ногу как кипятком обварило. Следом навалился ужас, чужеродный, жуткий, знакомым холодом спустился в живот.
Блядь, только не опять, что опять не слава Богу-то, а…
Я согнулся пополам, услышал шаги, выпрямился.
Увидел лицо Юри и вскочил.
Блядь.
Блядь, что, что?
— Виктор, тебе надо срочно вернуться в Японию. Сегодня же.
Юри был весь белый. Руки дрожали. В руке — телефон.
Ух ты, какой умный, может, и билеты уже заказал?
Даже спрашивать не хотелось.
Хотелось пойти и напиться в хлам, чего обещал не делать больше с той памятной ночи в Пекине.
========== 13. ==========
Даже у привычных к постоянным перемещениям людей рано или поздно развивается аллергия на самолеты.
У меня уже была изжога.
Я смотрел, как бегут огни взлетно-посадочной, как новогодняя елка ночной Москвы делается дальше и дальше, и старался не думать.
Ни о чем вообще.
«Не думай о сексе».
Я повернулся набок, уткнулся лбом в иллюминатор и заржал, напугав стюардессу.
Плед? Водочки? Мясо или рыба?
Недостаток русских стюардесс в том, что если их обругать на русском, или на английском, они ведь все поймут. Международный скандал, суд по статье «Оскорбление», а все, что статья, уже не пиар…
Яков пообещал, пусть и неохотно, что все будет хорошо.
Юрка имел такой вид, будто берет политического заложника. В каком-то смысле, так оно и было.
Девушка, Светлана, была вообще ни в чем не виновата. Предложила мне аспирин. Дай тебе Бог здоровья, золотце.
Я расписался в ее блокноте, поцеловал ее в щеку, оценил парфюм.
Сел обратно в кресло и закрыл глаза.
Маккачин появился в моей жизни забавно. Мне тогда исполнилось тринадцать, я взял первое юниорское золото.
Вообще-то, я всегда хотел овчарку. Кошек не любил, мелкая живность не вызывала у меня восторга, я считал, что она годится для людей, которым не лень по всей квартире искать сбежавшую крысу, жабу, черепашку или попугайчика.
Живность сама должна заполнять жилище, не ты за ней ползаешь, а она за тобой — стелется на мягких лапах, большая, надежная, она должна быть взрослее тебя и умнее. Из этого расчета исходил я, планируя на первые деньги купить огромного немца. Сразу большого — я катался до питомника под Питером, строя глазки кинологам, курировал одного пса сразу с щенячества. Граф, крохотный, толстый, как медвежонок, запал мне в сердце с первого взгляда. Он воспитывался служебно-розыскной собакой, но сошел с дистанции, когда ему повредили лапу.
Мне служака была ни к чему, мне нужен был друг. Яков присоветовал. Я тогда жил в съемной комнате недалеко от его дома и Спортивного, потому что жить с матерью, которая ныла, что мне далеко ездить до арены, и с папашей, я далее не собирался.
Новый плюс карьеры фигуриста — свои деньги — был внезапный и бесконечно приятный. Я сделал Якова поручителем счета, перевел большую часть денег на накопительный, остальные таскал, чтобы оплачивать комнатушку.
Зажил я, как в сказке. Кто из подростков мог похвастаться такой самостоятельностью? И плевать, что я к ней не готов. Я жрал диетические салаты и иногда, по ночам, как будто днем меня в моей же квартире могло спалить Всевидящее Око, беляши из закусочной в своем же доме. Я готовился к тому, что в мою жизнь войдет Граф — полугодовалый теленок, с огромным языком и носом, длинными лапами и умными глазами.