— Юри, связь плохая. Давай, я перезвоню тебе, ладно?
— Утром, — согласился Юри. — Я сам позвоню. Сяду в самолет, и…
Дальше я не слышал.
Я заорал, как ненормальный, я просто не смог не заорать, я нашарил телефон рядом и включил фонарик, чтобы посмотреть и увидеть своими глазами, что ногу никто не отрезает.
Нога была на месте.
Она выглядела, как обычно.
Надпись чуть припухла.
И я какого-то хрена чувствовал воображаемую ножовку, которая прожевала мясо и взялась за кость.
Мне удалось уговорить Мари, что меня никто не убивает, у меня нет припадка, скорую вызывать не нужно, и что мне просто приснился кошмар.
По лицу Мари было отлично понятно, что она не поверила мне ни разу. Но понятливо отстала и принесла чистое полотенце, влажные салфетки и чашку чая.
Предложила забрать Маккачина спать к себе, но я так вскинулся, что, наверное, обидел ее.
— Мари, — я потер руками лицо, — прости. Я не к тому, что я не доверяю тебе собаку, я бы… я бы сам жил только с тобой, если бы был собакой.
Мари расширила глаза.
— И просто с тобой бы жил, если бы… если бы был свободен. Правда.
Мари сделала глаза еще больше.
— Мне надо заткнуться.
— Это верно, — Мари протянула мне влажную салфетку, прохладную, с бактерицидным раствором. Я пришлепнул ее на горящую ногу и застонал в голос. Мари деликатно отвела глаза.
— Уверен, что не хочешь в больницу?
— Уверен. У меня всегда были проблемы с меткой, я не принимал ее с детства, вот и маюсь.
— Почему?
— Потому что она болит.
— Нет. Почему не принимал? — Мари подвинула ко мне чай поближе. Я припал к нему, как из бани выбежал.
— В детстве не поверил. Потом не смог разобрать имя и расстроился, разочаровался. Потом, в юности, слишком хотел все перепробовать и самостоятельно выбрать, а не слушаться природу. Потом привык к такому своему отношению, поздно уже менять что-то. Так и живу.
Мари кивнула. Потом повернулась спиной и показала мне иероглифы на шее, которые я и так помнил — аккуратные, красивые.
— Кто это?
— Понятия не имею, — Мари повернулась снова и пожала плечами. — Я отказалась от метки два года назад.
— И… и как ты? Место-то чувствительное.
— Таблетки, — Мари пожала плечами. — Девочки пьют кучи таблеток, надо просто добавить к привычным еще и анальгетик и все.
— Зачем?
— Юичи Кавахиро— мужское имя, — Мари вытянула из моих пальцев мой чай и отпила. — А я по девочкам.
Я подавился воздухом.
— Можно же… можно же дружить!
Мари поставила пустую чашку и подняла брови:
— Ты согласишься дружить с человеком, из-за перепадов настроения которого тебе хочется отгрызть себе ногу?
Это был риторический вопрос. Мари усмехнулась, погладила Маккачина, потом рывком поднялась и широко зевнула.
— Если ты уже в норме и если ты не возражаешь, я…
— Конечно, — я вскочил, чтобы ее проводить. — Спасибо тебе за все. Надеюсь, я не разбудил мистера и миссис Кацуки.
— Надейся, — хмыкнула Мари. Я открыл перед ней дверь. Она постояла, потом закатила глаза:
— Давай, вываливай.
— Прошу прощения?
— Ты не спросил, что собирался спросить про Юри. Я слушаю.
Я постоял, обдумывая это. Мир вокруг в эту минуту должен был рухнуть от несправедливости.
— Какие потрясающие, восхитительные женщины уходят. Вот именно те, которых я искал всю жизнь, предпочитают не мужиков, а друг друга!
Мари подняла брови.
— Спасибо, конечно, но…
— Ладно, — я попытался собрать разбегающиеся мысли в кучу, — минутку.
Я не собирался спрашивать про метку Юри. Теперь она интересовала меня меньше всего, ни кто на ней написан, ни как она выглядит. Но я должен был спросить кое-что очень важное.
— Метка Юри… она на болезненном месте, так?
— Допустим.
— Предположим, он откажется от своего человека. Как я или ты.
— Руки и ноги останутся целы, — прохладно произнесла Мари. Я тут задумался, каким я должен выглядеть мудаком в глазах общественности, чтобы даже эта святая женщина так поняла мои слова.
— Я не волнуюсь за его карьеру сейчас. Я волнуюсь за его здоровье. За карьеру, конечно, тоже, но…
Мари улыбнулась, как Сатана.
И произнесла фразу, которую я слышал миллионы раз от Якова и часто произносил про себя:
— Не стоит волноваться, Виктор. Зачем фигуристу голова?
========== 14. ==========
— Мы почти сели.
— Мы ждем. И, ты знаешь, по-моему, работники токийского аэропорта начали меня узнавать.
— Это плохо?
— Нет, ничуть. Кроме того, они начинают догадываться, зачем я здесь.
— А это плохо?
— Очень. Это ужасно.
— Если я сейчас не уберу телефон, меня занесут в черный список.
— Так сказали?
— Нет. Так смотрят.
— О. А ты сказал им, кто там у тебя на проводе?
— Нет. Но я, кажется, так выгляжу. Так, ко мне идет стюардесса. Увидимся!
Я послушал гудки в трубке и повернулся к Маккачину. Маккачин изобразил сложную морду. Что-то между «лечись, Никифоров» и «зайди, что ли, пока в аптеку, долбоеб».
Я присел и почесал пса между ушей.
— Мы приплыли, да?
Маккачин фыркнул — не припутывай меня, мол.
Маккачина нельзя было не припутывать — ему были показаны долгие прогулки и не очень активные игры, поэтому рядом со мной в аэропорту псине было самое место.
Кроме того, я в последнее время болезненно не хотел отпускать псину от себя. Это означало три вещи: я размяк, я старею, и — я, наконец-то, поумнел.
Зал прилета аэропорта отделялся от зоны для встречающих длинной стеклянной галереей, по которой прибывающие, как экспонаты, двигались в сторону выходов. Сомнительная прагматика и эстетика — стой и смотри, как твой прибывающий сначала делает круг почета.
Мы караулили у ворот, но я умудрился проглядеть Юри. Увидел его Маккачин, выцепил-таки в толпе знакомую парку и рванул поводок, поставил лапы на стекло и громко залаял. Юри повернул голову.
Лицо у него было такое, будто на секунду он собирался кинуться прямо на стеклянную стену. Уверен, у меня было такое же.
В следующую секунду он улыбнулся.
А потом побежал.
Я тоже побежал, свернув голову в сторону, потянув Маккачина за собой, псина догнала и перегнала меня, включаясь в игру — как скажешь, Никифоров, будем бегать, как придурки.
Я бежал, подмечая круги под глазами Юри, осунувшееся лицо, растрепанные волосы — наверное, спал в самолете, — и счастливую улыбку до ушей. Он запыхался, щеки покраснели.
Юри смотрел на меня, не отрываясь.
Как сам когда-то велел — глаз с меня не своди.
Не в этом ли цель всего, не за этим ли мы здесь — смотри, смотри, пока не пропадет. Только попробуй отвернуться.
Пару раз я споткнулся и чуть его не потерял — толпа была плотная, но люди понятливо расступались перед стихийной силой человеческого безумия.
Юри врезался в меня, задохнулся, его стало так много, слишком много, я пытался одновременно обнять его, удержать, чтобы мы оба не рухнули, подхватить падающие чемоданы, не выпустить Маккачина.
Я вдавил его в себя, сколько мог, пока Юри не замычал, а его очки не впечатались в меня через рубашку.
Я гладил его волосы, отводя со лба, ерошил макушку, вдыхал запах — шампунь, пена для бритья, мятная жвачка и ни с чем не сравнимый запах многочасового перелета, усталого немытого тела, согревшегося под казенным пледом.
Маккачин поставил лапы нам на плечи, встав на задние, и громко лаял, пытаясь напомнить, кто виновник торжества.
Юри потрепал его по кудлатой башке и засмеялся, потом отпустил мои плечи и быстро вытер пальцами глаза под очками.
— Я так рад.