— Ума не приложу, — пробормотал Юри. — Может быть, когда ты поцеловал мои коньки в Москве?
— Нет, — я присел на корточки и положил руки на его колени. — Наверное, когда я в Сикоку тебе губы бальзамом намазал.
— Или когда обнимал на национальных.
— Или когда ты меня за галстук тягал еще.
— Может, еще тот поцелуй кто-то видел… маловероятно, но все же.
— Может, Пхичитзапостил, как мы в Москве обнимались?
— Все может быть, когда Пхичит неподалеку.
— Давай надеяться, что он не сидит в шкафу.
— Давай.
Юри погладил меня по щеке и закрыл глаза. А потом, раскинув руки, упал на постель. Я приподнялся и залез следом, забыв стянуть ботинки. Улегся сверху — Юри ухнул от моего веса, а потом вцепился в спину — обратный ход не дашь.
И опять от этой мысли веяло таким охуительным фатализмом, что я готов был сдаться — уснуть на чужом плече, совсем опуститься, признаться в любви прямо в лоб, даже не после и не во время секса. Сорваться и начать читать стихи. Пастернак бы сейчас прямо идеально подошел.
Юри шевельнулся и перекатился, подмяв меня под себя. Мне всегда нравился этот контраст между субтильным телосложением большинства одиночников и впечатляющей физической силой. Не то чтобы я спал со всеми одиночниками, конечно, но даже визуальные ощущения — ты просто чувствуешь это в чужих напряженных мышцах, в движениях.
Сейчас — в том, как Юри держал меня за запястья, усаживаясь сверху. По рукам как ток побежал.
Юри прислонился, грудью к груди, притерся бедрами, обвил ногами. Дотянулся и поцеловал в горло. За ухом. В щеку. Добрался до губ и просто прижался, застыв так, вдавливая мои руки в кровать.
Потом сел, выпрямляясь, стащил водолазку, майку, приподнялся и расстегнул джинсы. Я смотрел, закинув руки за голову, и дурел от одного вида. Юри облизал пальцы, закрыв глаза — он этого всегда стеснялся, завел руку за спину, и тут зажмурился уже я. Не от стеснения. Наоборот.
Он так и был — абсолютно голый, бледный в темноте — когда мы добрались до отеля, в Барселоне не было и трех утра, — я же только брюки успел спустить, хорошо, хоть пальто в дверях снял.
Я придерживал его за талию, гладил живот и бедра, морщился, когда он забывался и скручивал в кулаках рубашку на моей груди, прихватывая кожу.
Юри опустился на меня до конца и вздрогнул всем телом, болезненно жмурясь.
Открыл глаза и глянул сверху вниз — как наотмашь врезал.
Я перевернул его, укладывая на лопатки, и добил в три плавных, верных толчка, натягивая за бедра на себя. Я уже знал, как ему надо, я уже любил так, как ему надо, я совершенно пропал, я был безнадежен, понимаете?
Юри драл ногтями покрывало и тихо хныкал, решив, видимо, поберечь нервы спящей за стенкой сестры.
Мои бы кто поберег.
Я лег на него и искусал мокрые губы, не выпуская, пока не закончил сам.
Даже если бы я выпустил — хрен бы куда делся, Юри держал за шею намертво.
Вся суть наших отношений.
Полюбуйтесь на это.
В голове подленько хихикал Юрка — пизда тебе, Никифоров.
Маленький победоносный Никифоров в моей же голове отвечал — не пизда, а жопа. Лучшая в мире.
Юри тихо дышал в мой висок, замерев подо мной.
Потом уполз в душ — я отмел идею мыться вместе, я хотел, чтобы он хоть немного поспал и на лед вышел, а не выполз.
Потом уснул, завернувшись в прохладную простыню на своей половине. Я поставил будильник на следующее утро, убрал его очки на видное место и ушел в душ сам.
Там бестолково стоял под водой, пока не замерз.
Из номера я удрал, чтобы не пялиться, как он спит. Мне срочно надо было поговорить с кем-нибудь, желательно, с хорошим врачом, или с Яковом, например, порция бодрящей реальности была жизненно необходима, пациент ускользал со стремительной скоростью.
В конце концов, я нашел в отеле бассейн.
Декабрьской ночью в нем было предсказуемо пусто, но на случай сложных сумасшедших предусмотрительно горел свет на площадке, а на лежаках ждали чистые полотенца.
Наверное, испанцы наелись клюквы про сумасшедших русских, которые зимой полезут купаться под открытым небом.
Я снял одежду, сложил ее на краю бассейна, оставив плавки, зажмурился, подумал про Хасецу и горячие источники — и сиганул, наглядно иллюстрируя все, что происходило со мной за последний год.
Для полной картины надо было, правда, нырнуть башкой вниз, но нырял я всегда плохо. И плавать поздно научился, когда отец вывез нас с матерью один-единственный раз в Крым.
Я лежал на неожиданно теплой воде, думая о том, что сейчас поделывают остальные пятеро претендентов. Думал о Юрке, вспоминая, как Яков приволок его совсем мелким. Думал о Леруа, который наверняка приехал сюда за неделю и притащил всю семью в поддержку. Думал о Пхичите и о Крисе, которого не видел с пекинского этапа… Что бы сказал обо мне сейчас Крис?
Наверное, первым делом охуел бы от вида меня, купающегося зимой в бассейне в обычных бельевых трусах.
— Загадочная русская душа. Купайся ты голым— я бы и то меньше удивился.
Я открыл глаза. Господи, спасибо.
Крис скользнул в бассейн рядом со мной, не подняв брызг, и закачался на воде поплавком.
— Голым мной тебя давно не удивишь.
— Твоя правда, дружище.
Крис аккуратно поставил на свой живот бокал шампанского и раскинул руки в воде. Весело спросил у бесконечного испанского неба:
— Как дела?
— Крис, мне нечего терять, а тебе послезавтра кататься, так что, Бога ради, давай вылезем отсюда и отведем тебя в тепло…
— Витя-тренер. Прелесть какая. Представляю себе ваши ролевые игры, — Крис фыркнул. — А когда он сверху, он кто?
Ударить его в воде не представлялось никакой возможности, поэтому я удовлетворился тем, что опрокинул его шампанское на его трусы.
— Чтобы я еще раз проявлял о тебе хоть какую-то заботу…
— Да, эти прекрасные дни давно миновали. Мне надо было опознать угрозу еще два года назад и загрести его первым, — Крис дразнился, я должен был давно привыкнуть, но у меня полыхало.
Кстати, если его утопить, шансы Юри на медаль сильно возрастут. Бодрящей реальностью я пресытился очень и очень быстро.
— Я скучаю по временам, когда ты катался, — вдруг тихо сказал Крис. — Не обращай на меня внимания. Это зависть, если угодно.
Я вдруг захотел дать себе в морду. Я никогда не спрашивал, как дела у Криса. Крис всегда выглядел как человек, у которого все хорошо.
— У тебя проблемы?
— Фу, — Крис сморщил свой идеальный нос. — Вик, сокровище мое, тебе отвратительно не к лицу праздное любопытство.
— Это не праздное любопытство. Ты ведь мой друг. Лучший. Единственный.
Крис помолчал. Потом странно засмеялся:
— Вик. Ты окончательно опустился и решил утащить кого-нибудь с собой, да? Устроить тут всем Новый Год, Рождество и Хануку? Я приемлю такие пошлые откровения только у одра ракового больного в терминальной стадии, уволь.
— Нет, Крис, хрен тебе, слушай и терпи. Я люблю тебя, мудак.
Две сенсации обнимались ночью в бассейне, Крис, матерясь на своём языке, махнул руками и уронил с бортика бутылку шампанского, я стискивал его так, словно хотел утопить или удавить.
— Правда, — я пробормотал в его мокрые волосы, — без тебя я бы многое упустил.
— Например, вот это, — Крис похлопал себя по заднице под водой. — Все, расслабь хватку, ты меня покалечишь.
Он выбрался из бассейна и уселся на бортик, сдернув с ближайшего лежака халат. Глянул сверху вниз.
— Ну и где наш чемпион?
— Спит в номере.
Крис отпил спасенное шампанское прямо из горла и умудрился даже не облиться пеной. Когда я пытался сделать то же самое в студенческие годы, перевернутая бутылка превратила меня в Деда Мороза, а пафосный тост — в цирк.