Я вспомнил, что говорил о нем Яков.
У Юрки была метка.
И Юрка не знал, кто на ней.
Он, наверное, перебрал всех НурлановАсамбаевых в Фейсбуке, Контакте, Твиттере и дошел до Одноклассников. И теперь мучается, думает, не пропустил ли кого из них.
Я смотрел, как он плюхается на скамейку и устало потирает лицо.
И не знал, с какой стороны подъехать к теме. Юрка, всегда такой самодостаточный, иногда намного более взрослый, чем я сам, вдруг казался мне совсем маленьким.
Юрка мог сколько угодно изображать сильную и независимую женщину — я помню себя и стойкое неприятие того, что за меня решает природа и провидение. А потом — ощущение, что стены квартиры сейчас схлопнутся на тебя, настолько тебе погано и одиноко.
У Юрки, как и у меня в его возрасте, не было друзей.
Юрка презирал бегающих за ним и визжащих фанаток, он не видел в них никаких интересов и новых возможностей, только раздражающий фактор, посягающий на его независимость и неприкосновенность.
Короче, Юрка был идеальной жертвой для системы Меток, и черт, может, он будет в ней счастлив, может, наконец, угомонится.
Моя самоуверенность поражала даже меня, и я ведь отлично помнил просьбу Якова держать язык за зубами, когда произносил:
— Метка перестанет болеть, если ты найдешь его.
Юрка глянул на меня удивленно, и я пояснил:
— Говорил с Яковом.
— А то я не знаю, — Юрка запустил пятерню в свои патлы и рывком убрал их со лба, сразу став еще моложе и смешнее.
— Я уверен, твой Меченный тебя тоже ищет.
— Да, ему-то, наверное, легче, — Юрка хохотнул. — В отдельности-то имя и фамилия не редкие, а вот вместе… Представляешь, я в одном Алма-Аты нашел пятьсот с хуем НурлановАсамбаевых. Пиздец.
Мне хотелось смеяться, и я себе в удовольствии не отказал.
— Что ты ржешь?
Вообще-то, резонный вопрос, я рано обрадовался. Вот откуда мне было знать, что я прав?
Чутье?
Может быть.
В моем случае природа явно поиздевалась, но изначально-то все работает на то, чтобы облегчить людям задачу поиска, и из великого множества замечательныхНурланов Юрке был нужен всего один, тот, с которым он гарантированно встретится, потому что он — фигурист, юная звездочка, надежда России, Русская Фея.
Потому что Юрка — хороший парень. У него должно быть все, как надо.
А я… а я, наверное, убил в прошлой жизни кого-нибудь. Каждой твари по паре, а тебе, Никифоров, вот, кацудон, бери и не жалуйся, скажи еще, что тебе не по нраву…
— Кончай ржать!
— Юр, — мне хотелось обнять его, аж руки дрожали. — Понимаешь, какая история. Твой человек рассуждал точно так же. НурлановАсамбаевых-то полно. А он-то уникальный. Один такой.
— Чего?
— Юр. Тебе, допустим, не надо менять фамилию, она у тебя прямо балетная. Ты и так запомнишься. Я тоже не стал — у меня хоккейная. Символично. Но ведь другой человек, подумай сам, если он становится фигуристом федерального, мирового масштаба, а он какой-нибудь Петя Сидоров, он наверняка захочет фамилию поинтереснее.
— Ага, как Мария Петрова, — Юрка смотрел на меня, как на больного. — Долго запрягаешь.
— Твой Нурлан никакой не Нурлан, я вот к чему.
— Да ну, — Юрка прищурился, — а ты-то откуда знаешь?
— Юра, — я звучал, как усталый старый пердун, но исключительно в педагогических целях, — я его сто лет знаю, еще мелким видел. И ты знать должен.
— Да если бы я его уже видел, я бы уже знал!
— У тебя метка поздно выскочила, — я пожал плечами. — А он, наверное, просто… ну, постеснялся. Решил подождать тебя.
Юрка побелел.
— Зачем подождать? Я же, я же столько лет думал, что я один, что у меня никого не будет, зачем он ждал, он что, больной?
— Не знаю, — я пожал плечами, — тебе же восемнадцати нет. Да и ему тогда не было…
— Заткнись, — Юрка дернулся, как будто я его ущипнул. — Иди ты нахуй, ладненько? Со своими, — он вскочил и шарахнулся, — ебучими, — отбежал на пару шагов, — пидорскими замашками!
— Юра, вернись и сядь на место.
— Сам сходи сядь, знаешь, куда?
— Юр, стой, — его так трясло, что я поймал его без труда и сгреб в охапку. — Угомонись.
— Убери руки свои от меня!
Он был такой тощий и напряженный, как провод под током, что мне передалась его трясучка, я понял, как страшно устал от всего этого.
Юрка боролся, как будто я пытаюсь его убить, и я гаркнул ему прямо в горящее ухо:
— Уймись, дурак! Дай договорю!
Юрка замер, потом повис, подогнул колени, пробормотал, спрятавшись в волосы:
— Отпусти.
Я дошел, волоча его, до лавки, сел и посадил рядом.
— Юра, это Алтын. Он должен быть уже в Барселоне. Их сборная прилетела. Он взял псевдоним, когда еще юниором выступал, потому что от Казахстана тогда катался еще один НурланАсамбаев…
— Чего?
— Тише. Ты бы его такими темпами сроду не нашел, ты же от всех шарахаешься, а я не знаю, подойдет он сам, или тоже, как ты, на отшибе социализации живет…
— Алтын? — тупо повторил Юрка. Я кивнул. Юрка посидел, глядя на свои колени.
— А если… а если не он?
— Ты поймешь, если не он, — я уговаривал себя уже не улыбаться, Юрка ведь запросто мог прыгнуть и загрызть меня. На полном серьезе.
— Как? Подойду такой, салам, мой казахский брат, мы друг друга не знаешь, но ты не скажешь мне, по-братски, что это у тебя на жопе написано?
Я вздохнул и ткнул его в живот кулаком. Несильно, совсем легонько, но Юрка заорал и сложился пополам. Прохрипел, свесив голову вниз:
— Ты охуел?
— Прости, — я действительно не ожидал ни от него такой реакции, ни от себя такого садизма. — Если это сделает он, тебе будет приятно. Очень приятно. Прямо как если…
— Витя, — очень тихо пробормотал Юрка, — слушай, что скажу. Еще раз меня пальцем тронешь — я тебе руку сломаю. В трех местах. Насрать мне, пусть хоть дисквалифицируют.
— Понял. Дальше.
— Дальше? — Юрка выпрямился. — Дальше. Слушай дальше. Я не пидор.
— Я этого и не сказал.
— Если меня какой мужик за пузо и схватит — то это будет только дядя в морге, который из меня мертвого будет кишки вынимать. Ясно?
— Патологоанатом.
— Я, блядь, в курсе.
— А ничего, что Юри твою метку…
— А он умнее, — Юрка осклабился. Звереныш. — Он ручки не тянул. Он знает, что они ему еще понадобятся. А ты какой-то отбитый, да? Кацудону вон даже покраснеть ума хватило.
Я не стал это комментировать. Не стал говорить, что мужик в Юркином понимании как раз-таки краснеть не стал бы.
И уж точно не стал бы хвастаться меткой на пузе. Хотя… мальчишки же любят помериться, им же неважно, чем, шрамами, у кого Манту больше, пока письками не додумаются… Я тряхнул головой.
— Так. Еще что-то?
— Еще? — Юрка улыбнулся как безумный. — И еще есть. Даже если это Алтын, в чем я лично сомневаюсь, максимум — это здрасте и до свидания, потому что все, что ты говоришь, как выяснилось, ты говоришь либо обдолбанным, либо пьяным, либо потом башкой ударяешься и не докажешь, что это ты сказал вообще.
— Я не стал бы шутить такими вещами.
— Да? — Юрка поднял брови. Потом медленно встал. — Так это ты пошутил тогда, что ли, когда я салагой тебе поверил?
Вообще-то, Юрка и сейчас был салагой.
Вообще-то, я мог бы ему рассказать, чем я сейчас отличаюсь от меня тогда. Но для начала надо было сесть и обдумать отдельные пункты этой речи.
Юрка неслабо подвесил меня. С каких это пор я не шучу такими вещами?
Какими, блядь, «такими»?
— Юр.
Он остановился, засунув руки в карманы толстовки. Поворачиваться отказался.
— Ты же можешь с ним дружить. Тебе просто нужна родная душа. Я же тебя не заставляю ложиться под него, я же просто… я хочу, чтобы ты не был один.
Юрка помолчал. Потом оглянулся через плечо.
— А ты меня по себе не мерь. Я не один. Меня дохуя, я, вон, на каждом плакате, в каждом утюге. У меня дед, у меня Мотя, у меня Яков и Лилия, мать ее!