А бедная Софья Андреевна! Правда, Вы пишете, что женщина или возбуждает или уничтожает желание творить. А Толстой сотворил много. Вот и судите исходя из этого. А за Софью Андреевну вот Вам несколько гадостей о Толстом. Закрыли «Отечественные записки». Рассердился «Сатирический Старец» и написал: «Где, кроме пошлого и оголтелого Пошехонья, может быть такое явление, чтобы вчерашний день не имел ничего общего с нынешним, никакой связи? А со мной именно так случилось. Я не о том совсем говорю, что литература должна была выразить открыто соболезнование по поводу „Отечественных записок“. Я знаю, что это немыслимо и даже материально невозможно. Но ведь могли же, например, Островский, который, неизменно 15 лет сряду, начинал новогодние книжки журнала, или гр. Л. Толстой, который за месяц до закрытия писал мне и журналу похвалы, – могли же они хоть несколькими строками заявить мне – письменно, а непечатно – что понимают нечто. Нет, ни один ни слова».
«…Таков же и Толстой. Говорит о вселюбви, а у самого 30 т. р. доходу. Живет для показу в каморке и шьет себе сапоги, а в передней – лакей в белом галстуке. Это не я, дескать, а жена. А Михайловскому, Скабичевскому и иным есть нечего. Особливо последнему. Обиднее всего, что ни Тургенев, ни Некрасов ни обола Литературному фонду не оставили, а от Толстого и ждать нечего!»
Ну и что? Рассердился один гений на другого – и написал. Они много и хорошо друг о друге говорили. Может, и ошибался Михаил Евграфович, которого я люблю больше всех. А уж Софье Андреевне сам бог велел ошибаться – она детей рожала.
И как сладкую месть за всех женщин процитирую Вам Островского. Это про Вас. «Он молит меня неотступно из своего Замоскворечья: покажите, говорит, меня публике; покажите, какой я горький, какой я несчастный! Покажите меня во всем моем безобразии, да скажите им, что я такой же человек, как и они, что у меня сердце доброе, душа теплая. А гибну я оттого, что не знал я счастия семейной жизни, что не нашел за Москвой-рекой женщины, которая любила бы меня так, как я мог любить. Оттого я гибну, что не знал я великого влияния женщины, этой росы небесной».
Так что на зеркало не пеняйте.
Это все юмор, еще раз искренне благодарю и всего доброго желаю. Не подписываюсь, чтоб не думали, будто набиваюсь в знакомые. А более всего боюсь, что где-нибудь походя обругаете, а я и так чертовски знаменита. Живите долго, пишите, любите».
У женщин (по последним научным данным) два речевых центра – по штуке в левом и правом полушариях, а у мужчин (кроме левшей) один.
Как сказалась долгожданная эмансипация женщин на исполнении ими народных танцев в народном балете? Отрицательно. Современная эмансипированная женщина, отплясывая казачка, жаждет одного: показать вам свои ножки в сапожках до невозможно высокого уровня. На этом творческие задачи современных народных женщин заканчиваются.
Изобретен оболочковый парашют. Принцип его конструкции абсолютно неожидан и нов. Автор – женщина. Объясняется тем, что только женщина и могла выдумать новую ткань и строчку для этого сверхоригинального парашюта.
Нервные импульсы или химические сигналы поступают в гипоталамус (область предбугорья промежуточного мозга). Гипоталамус отдает приказ гипофизу. Гипофиз дает указание подчиненным ему периферическим эндокринным железам. Выделяются и спешат к месту назначения нужные гормоны…
«Мудрость старости дороже молодости, если бы только… стоял», – это сказал П. П. Владимирову Мао Цзэдун.
Ходит меж писателями рассказ о встрече Горького с Толстым, когда Толстой шокировал пролетарского писателя большим количеством нецензурных слов в разговоре. Алексей Максимович сперва даже думал, что граф таким путем хочет как бы сравнять свою вершину с равниной Горького, специально таким путем «опрощается», чтобы облегчить гостю общение с собой; но, естественно, только оскорблял этим Алексея Максимовича. Последний смущался и замыкался, потому что, хотя отлично знал матерную ругань, не любил без серьезной нужды употреблять ее. А Толстой видел, конечно, гостя насквозь и понимал все, что в душе того, но продолжал хулиганить, посмеиваясь не без сарказма.
Они вышли на прогулку, и Толстой спросил: «А чем мы, Алексей Максимович, пишем?» Горький начал отвечать на прямой смысл вопроса. Вспомнил, каким пером писал тогда-то и там-то; каким теперь пишет и т. д. Толстой слушал, посмеиваясь, а потом вдруг ощерился на гостя зло и без всяких шуток, срывая на собеседнике обиду против Природы, назвал предмет, которым мы пишем, из трех букв. Он, таким образом, дал собеседнику пример писательского бесстрашия, когда и полное знание не может повлиять на эстетическое ощущение мира.
Толстой говорил об истоках творческого во вторичных половых признаках. Осознание этого факта злило, но не угнетало гения.
Наоборот, он с еще большей силой искал и находил красоту, даже намеренно окружая себя словами грязными и неприличными.
Виктор Шкловский утверждает, что перед бегством из дому Толстому, как самый сильный манящий зов, мерещилась жарко натопленная изба и простая баба в эротических положениях.
Толстой, как и Гёте, творил все с большей мощью до самой смерти. Толстой, как и Гёте, сохранял половую потенцию и беспрерывный интерес к противоположному полу. Сестра невестки Гёте свидетельствует, что он очень любил, чтобы молодые девушки присутствовали в кабинете во время его работы. Даже в день смерти Гёте воскликнул в бреду: «Посмотрите, какая прелестная женская головка в черных локонах на черном фоне!» И после еще нескольких более или менее бессвязных фраз испустил последний вздох.
За границей я видел учебник математики, в который типографским способом были вшиты страницы с фотографиями обнаженных женщин.
Усталый мозг студента, проталкиваясь сквозь частокол интегралов, вянет и теряет восприимчивость. И – вдруг!..
А что «вдруг»? А что за вдохновением поэтическим? За чудным мгновением? За гением чистой красоты?
Химия.
В настоящее время установлено, что почти все эмоциональные переживания характеризуются выделением в кровь специальных химических веществ. Некоторые из них являются гормонами – такие, например, как адреналин, кортизон, тироксин…
Образ любимой, возникший в моем воображении, или сама моя любимая, вошедшая в комнату в натуре, есть всего-навсего рубильник, который включает возбуждение определенных участков моего мозга; мозг посылает сигнал железе, она выделяет в кровь определенную химию, эта химия действует в свою очередь на нервные центры мозга, от их возбуждения я ощущаю возможность «свернуть горы» или остановить на полном скаку коня, или одним рывком пишу главу из романа. Но обязательно одним рывком! Ибо все химические вещества, выделяющиеся при эмоциональном возбуждении и определяющие его в норме, быстро разрушаются. Это разрушение происходит потому, что в крови имеются еще специальные средства, каждое из которых призвано разрушать тот или иной гормон, препятствовать его накоплению в опасных для жизни количествах.
Половые гормоны смертью не грозят.
Рассмотрим мужчину.
Когда в мужчине накапливаются половые гормоны, он испытывает отрицательную эмоцию томления по женскому мягкому. Теперь представим себе отсутствие женского мягкого. В таком случае мужчина занимается гимнастикой или на атомном ледоколе бегает вокруг вертолета, стараясь пережечь то, что играет в его крови; уничтожить бес гормонов; подобрать к химии гормонов такой катализатор, который заставит их прореагировать, превратиться в такую химию, которая не будет играть в его крови. Если мужчина не может отделить от себя сперму, он заменяет это отделение отделением от себя продуктов своей деятельности – распиленными дровами или написанной книгой. Нерукотворное творчество он заменяет рукотворным.
Теперь рассмотрим женщину. Томится она или не томится по мужскому твердому, есть возле нее мужчина или нет, никакой роли это для женского творчества не играет. Ей не надо пилить дрова или писать книгу, чтобы заменить отторжение созревшей яйцеклетки. Яйцеклетка обязательно созреет и покинет женский организм. Женщина, хочет она или нет, но регулярно и неизбежно, нерукотворно творит новую частицу живой материи.