Словом, писатель нашел возможность с разных сторон представить читателю либерального помещика Грачова; в сущности, его следует рассматривать как одну из ранних разновидностей того социального типа, разоблачение которого в дальнейшем станет предметом некрасовской сатиры. Фигура Грачова занимает свое место где-то посередине между помещиком Данковым, бегло обрисованным в «Трех странах света», и Агариным из поэмы «Саша», создававшейся в те же годы, что и «Тонкий человек».
В романе есть примечательное место, где упомянуты «петербургские приятели» двух путешественников. Их зовут Ильм е нев, Горновский, Лодкин. Нетрудно догадаться, что подразумеваются Тургенев, Грановский, Боткин. На их авторитет ссылается Грачов в спорах с Тростниковым о крестьянах, но тот отзывается о столичных приятелях с явной иронией.
Автор же добавляет от себя: «…их приятели были, точно, люди или, вернее сказать, говоруны умные, блистательно образованные и начитанные, и Тростников сам уважал их мнение не менее Грачева, однако ж он остался при своих мыслях о предмете спора…» Эти слова характерны для отношения Некрасова к тем из либеральных литераторов, кто был связан с ним работой в «Современнике»: среди них были люди, мнение которых он уважал, постоянно им интересовался.
Ценное свидетельство об этом оставил П. В. Анненков; по его словам, Некрасов «обладал такой широтой разумения, что понимал истинные основы чужих мыслей и мнений, хотя бы и не разделял их» (из письма к А. А. Буткевич, 1879).
Так определяется в романе общественная позиция автора. Характерно, что Тростников, говорящий от его имени, во всем противоположен Грачеву, особенно же в отношении к крестьянству. Он любуется мужеством и силой ямщиков, верит в возвышенные чувства простоте крестьянина, хотя не может не замечать его темноты и неразвитости. Он с негодованием слушает рассуждения Грачева на эти темы. Картины крестьянского труда сливаются в сознании автора — Тростникова — с картинами природы, ее весеннего цветения: «Молодо-зелено, куда ни кинь глазами…»
Как раз на этих страницах некрасовской прозы в рассказе о половодье впервые появляются те беспомощные зайцы, застрявшие на окруженных водою островках, каких наблюдал, конечно, сам Некрасов во время весеннего путешествия на лодке. А спустя много лет он рассказал о них в знаменитых теперь стихах, посвященных русским детям («Дедушка Мазай и зайцы»).
Все это написано с любовью к природе, с поэтическим воодушевлением и — местами — в ясно ощутимой гоголевской стилистической манере, — она видна в рассуждениях о пестроте весеннего поля, еще не тронутого сохой земледельца, в замечаниях о меткости народного слова-прозвища, в развернутых сравнениях.
Если в предыдущем прозаическом сочинении Некрасова — романе «Три страны света» — мы встречали еще декларативные признания в любви к мужику, то в «Тонком человеке» даны подробные зарисовки сельской жизни, с симпатией обрисованы люди крепостной деревни, опоэтизирован их труд, показаны их быт и отношения к помещикам, впрочем, пока еще довольно идиллические.
Первые четыре главы «Тонкого человека» Некрасов напечатал в январском номере «Современника» за 1855 год (последнюю из них составляет драматическая сцена «За стеной», которая справедливо считается лучшим произведением Некрасова в этом жанре). Остальные главы незавершенного романа были разысканы и опубликованы К. И. Чуковским только в 1928 году.
Почему Некрасов оставил незаконченным роман, значительная часть которого уже была написана? Вряд ли можно предполагать, что одной из причин была болезнь автора, усиление которой относится примерно ко времени поездки в Алешунино. Ведь болезнь не помешала же его работе над «Сашей» и другими произведениями!
Гораздо важнее, что в середине 50-х годов Некрасова неудержимо тянуло к стихам, форме, более ему свойственной, в которой ему легче, естественнее было выражать свои мысли и чувства. Не говоря уже о том, что какое-нибудь «опасное» стихотворение можно было озаглавить «Из Ларры» и выдать за перевод с испанского.
Некрасову принадлежат важные замечания о стихах и прозе. В одной из рецензий 1854 года[40] он судил об этом так: «…различие между стихами и прозой не есть только внешнее: оно обусловливается самым содержанием литературного произведения». Кроме того, дело прозы — анализ действительности, способность передать оттенки мысли, все изгибы психологического развития характеров; а поэт «одним образом, одним словом, иногда одним счастливым звуком достигает той? же цели, как бы улавливает жизнь в самых ее внутренних движениях; без этого… дара напрасно станет писатель пригонять рифму к рифме и строчку к строчке…»
Тяга к стихам заметно усилилась у Некрасова к концу «мрачного семилетия». Если в августе 1853 года Грановский, встретивший больного поэта в Москве, свидетельствовал, что он пишет мало стихов («не до стихов мне, говорит он»), то всего через несколько месяцев, в ноябрьском письме к Тургеневу, Некрасов говорит уже совсем другое. По-прежнему жалуясь на болезнь горла и крайнюю раздражительность нервов, он сообщает своему другу: «…и вдобавок — стихи одолели — т. е. чуть ничего не болит и на душе спокойно, приходит муза и выворачивает все вверх дном…»
И не прошло и года после этого признания, как, бродя с ружьем вместе с Тургеневым в лесах вокруг Спасского, он прочел ему новые стихи. Мы узнаем об этом из очередного письма к Ивану Сергеевичу: «Помнишь, на охоте как-то прошептал я тебе начало рассказа в стихах — оно тебе понравилось; весной нынче в Ярославле я этот рассказ написал…»
Прошептал, потому что почти не было голоса, из-за болезни; рассказ в стихах — поэма «Саша». Весна 1855 года в Ярославле — время поэтического взлета, когда было уже явно не до «плоской прозы»: «Весной нынче я столько писал стихов, как никогда, и, признаюсь, в первый раз в жизни сказал спасибо судьбе за эту способность: она меня выручила в самое горькое и трудное время» (из письма Тургеневу 30 июня 1855 года).
Почему это время было таким трудным?
Несчастья в самом деле преследовали Некрасова. В апреле заболел и умер его маленький сын Иван, и эта смерть потрясла и Авдотью Яковлевну («Потеря моего сына меня слегка свихнула с ума», — писала она) и его, о чем с большой силой рассказано в стихотворении «Поражена потерей невозвратной». Кроме того, болезнь самого Николая Алексеевича прогрессировала настолько, что он уже терял надежду на выздоровление. «Я болен — и безнадежно», — писал он Л. Н. Толстому в январе того же 1855 года, а 30 июня жаловался Тургеневу на «медленное умирание». И вот в такое время он не только не перестал писать, но писал, как никогда, много стихов, и это даже «выручило» его, помогло преодолеть горести.
Была и объективная причина для усиленного писания стихов: после смерти Николая I их стало относительно легче печатать. У «Современника» появился новый цензор — В. Н. Бекетов, обнаруживший некоторую заинтересованность в литературе и даже либеральные тенденции. Правда, злые языки утверждали, что относительная смелость его объяснялась тем, что он находился в родстве со всемогущим графом Мусиным-Пушкиным, возглавлявшим цензурное ведомство. Как бы то ни было, но Бекетов заметно отличался от других цензоров, в редакции быстро ощутили известное послабление. «Присылай, если что-нибудь есть, в «Современник», — просил Панаев Тургенева. — Теперь- скажу по секрету — у меня цензор отличный, умный и благородный. Это может оживить журнал». А сотрудник редакции Елисей Колбасин в своих воспоминаниях уверял даже, что новый цензор неоднократно сам уговаривал Некрасова «вернуться к своей замолкнувшей музе» и что эти просьбы будто бы оказали влияние на ее «производительность».
Разумеется, Некрасов вряд ли нуждался в таких уговорах. Стихи его гораздо чаще стали появляться в журнале. И не потому, конечно, что их поощрял Бекетов, а потому, что шел к концу период «мрачного семилетия» (этим же, конечно, объясняется и само появление: благородного цензора!). Приближались большие перемены в русской жизни, повеяло свежим ветром.
40
Рецензия на «Повесть в стихах» Н. Д. Хвощинской включена в «Полное собрание сочинений и писем» Некрасова (т. 9, 1950, стр. 676–673) с оговоркой; однако принадлежность ее Некрасову нам кажется несомненной.