Мартовская книжка «Современника» открывалась стихотворением А. Майкова «18 февраля 1855 года» — откликом на смерть «в бозе почившего» Николая I. Видимо, такой отклик считался необходимым (в других журналах и газетах были помещены пространные статьи и воспоминания о «незабвенном»). Но примечательно, что в этой же книжке, в этом же отделе «Словесность», Некрасов поспешил опубликовать свои давно написанные стихи, посвященные памяти Белинского.
В этом соседстве было что-то вызывающее. Некрасов не мог бы сделать это месяцем раньше. Ведь при Николае I, который преследовал Белинского даже после его смерти, строжайше запрещалось упоминать опасное имя, и запрет этот еще продолжал действовать. Поэтому свои лирические стихи Некрасов вынужден был озаглавить «Памяти приятеля» (позднее он печатал их под названием «Памяти Белинского»). Но не так уж трудно было догадаться, кого имел в виду поэт, когда рисовал облик человека, идущего к своей высокой цели, «упорствуя, волнуясь и спеша»; когда он со скорбью говорил о печальной посмертной судьбе «запрещенного» деятеля:
Так или иначе это были первые строки о Белинском в русской печати — после семилетнего молчания. Вслед за тем мысль Некрасова постоянно обращалась к памяти учителя. Тогда же, в середине 50-х годов, он, словно опасаясь упустить открывшуюся возможность, начал усердно пропагандировать в стихах идеи и взгляды Белинского, разрабатывать темы, навеянные образом великого критика.
Пусть в большинстве этих стихов даже не упоминается имя Белинского, — в них присутствует его образ, воспроизводятся его мысли. Это как бы части одного замысла, одного цикла. Внешним же подтверждением их внутреннего единства служит тот факт, что поэт свободно переносил отдельные строфы и строки из одной вещи в другую. Об этом особенно наглядно свидетельствуют некрасовские автографы — черновые варианты и наброски. Например, стихотворение «В больнице» было, вероятно, задумано как вступление к поэме «В. Г. Белинский». Слова Гражданина из известного диалога —
первоначально входили в ту же поэму, затем в измененном виде оказались центральной мыслью стихотворения «Русскому писателю», и, наконец, в окончательной редакции вошли в состав диалога «Поэт и гражданин».
Так, от варианта к варианту поэт шлифовал свой замысел, добиваясь наиболее полного и сильного его воплощения. Он придавал особое значение циклу, о котором идет речь.
Прежде всего этот цикл был связан с мыслями Некрасова о роли литературы для русского общества. Вслед за Белинским он понимал, что в стране, лишенной свободы, литература есть единственная отдушина и трибуна. Эти мысли он развивал не только в стихах, но и в критической прозе этого времени — в обзорных статьях «Заметки о журналах», которые он начал вести в «Современнике», как только ослабел цензурный гнет.
«Кто не знает и не повторяет, что русская литература с давних времен шла всегда впереди общества… Имена ее благородных тружеников, начиная с Кантемира и Ломоносова до недавних честных деятелей — славных и обойденных почему-либо славой, сошедших в могилу на наших глазах, — эти имена навсегда завоевали себе видное место в истории русского просвещения». Так писал он в первом из своих обзоров, подразумевая под «обойденными славой» прежде всего, конечно, Белинского. С удивлением вспоминал он здесь то совсем недавнее время, когда ученым-схоластам даже не приходил в голову «взгляд на литературу, как на самый могущественный проводник в общество идей образованности, просвещения, благородных чувств и понятий…».
Теперь же, утверждал автор обзора, это время позади. Литература все больше становится выражением жизни общества. И он с пафосом и убеждением восклицал: «Нет науки для науки, нет искусства для искусства, — все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека…»
Литература, таким образом, есть средство пропаганды передовых идей, воспитания и внутреннего освобождения человека. Так думал Белинский, так думал и Некрасов. Потому-то он и решил сделать Белинского центральным персонажем своего стихотворного цикла. Тем более что в конце концов речь шла не о литературе только, но прежде всего о формировании нравственного мира человека, о воспитании гражданина и борца. Весь этот комплекс и отразился в цикле некрасовских стихов, который составляют: монолог, обращенный к «русскому писателю», рассказ, который ведет «честный бедняк сочинитель» («В больнице»), прямая апология Белинского («В. Г. Белинский»), острая идейная полемика между Поэтом и Гражданином, наконец, написанная немного позднее история жизни политического ссыльного («Несчастные»). Поэма о Белинском справедливо считается первым наброском биографии критика. Правда, поэт не стремился к особой точности фактов, он дал поэтическое описание этапов его жизненного пути, связав их с картиной русской литературы послепушкинского времени. На этом фоне и возникает могучий образ трибуна, патриота и обличителя:
Разумеется, даже в новых условиях такие стихи не могли появиться в печати. Даже самая либеральная цензура не решилась бы пропустить это страстное возвеличение Белинского и его деятельности, тем более что речь о тех, к кому он был беспощаден, далеко вышла за пределы литературы.
В конце сентября 1855 года Тургенев прочитал в письме Некрасова такие строки: «Посылаю тебе мои стихи — хотя они и набраны, но вряд ли будут напечатаны… Тут есть дурные стихи — когда-нибудь поправлю их, а мне все-таки любопытно знать твое мнение об этой вещи».
Доработать поэму, то есть поправить «дурные стихи», без надежды ее напечатать Некрасов не собрался (спустя четыре года Герцен за границей опубликовал поэму в альманахе «Полярная звезда»). Но отрывок, задуманный как речь умирающего Белинского, как его завещание литературе, автор напечатал в «Современнике» под названием «Русскому писателю». Здесь в сжатых, упругих строчках Некрасов высказал свои давние мысли о назначении писателя. Конечно, он говорил об этом, помня и о заветах Белинского, и о новом времени («пришла пора!»), когда деятельность писателя — духовного вождя и наставника народа — стала особенно нужной и важной;
44
В одном из черновых набросков поэмы сохранился еще один неотработанный, но не менее энергичный вариант этой строфы: