Но все усилия были бесполезны, обе стороны скоро поняли, что сохранить соглашение не удастся. Некрасов принял решение официально его ликвидировать: в начале 1858 года участники получили от него документ о расторжении договора с предложением новых условий для сотрудничества. Однако эти новые условия уже никого ни к чему не обязывали.
В литературе по истории журналистики были наивные попытки истолковать самую идею «обязательного соглашения» чуть ли не как свидетельство капитуляции Некрасова перед журналами-конкурентами, или как известную уступку либерализму — привлечение писателей, числившихся в дружининском лагере. Этому нельзя не удивляться, если вспомнить, о каких именно писателях хлопотал Некрасов, стремясь приблизить их к «Современнику». Толстой являлся в его глазах носителем правды, в которой так нуждалось русское общество (хотя известно, что Некрасов осуждал реакционность некоторых высказываний молодого Толстого, видя в них «следы барского и офицерского влияния»); Тургенева он высоко ценил как писателя, внесшего подлинный вклад в отечественную литературу своими «Записками охотника» (они впервые появились в некрасовском журнале); Островского, автора пьес из народной жизни, Некрасов считал первым русским драматургом; наконец, Григорович, наименее яркий в этом созвездии, все-таки был автором «Антона Горемыки» и других повестей, сыгравших заметную роль в антикрепостническом движении умов.
Некрасов имел все основания надеяться, что будущие труды этих писателей послужат новому расцвету реализма и гражданственности в русской литературе. Вот почему он стремился объединить их вокруг «Современника». Вот почему «обязательное соглашение» было не уступкой либерализму, а, по сути дела, формой борьбы Некрасова за Толстого, Тургенева и других писателей-реалистов, методом, который свидетельствовал об инициативе, предприимчивости и широте взглядов Некрасова. А одной из задач этой борьбы, в которой его поддерживали Чернышевский и Панаев, было желание освободить писателей от влияния сторонников «чистого» искусства, противников гоголевского направления (прежде всего Дружинина)[51].
Однако обострявшиеся социальные противоречия в стране, резкие разногласия между писателями по вопросу о предстоящей крестьянской реформе уже разводили их в разные стороны. Хотя Некрасов делал все, чтобы удержать любимых публикой писателей вокруг своего журнала, хотя этот журнал очень в них нуждался, но не в его силах было преодолеть историческую закономерность, а также противоречия литературного движения. Получилось так, что четыре писателя, издавна связанные с «Современником», теперь начали чувствовать себя в нем посторонними; он стал казаться им чужим, ибо в нем все более ярко сказывалось влияние политических идей и эстетических взглядов Чернышевского, самого Некрасова, а чуть позднее и Добролюбова.
Понимая все это, редактор проявил высокую принципиальность: заботясь о направлении журнала, о чистоте знамени «Современника», он не пошел на уступки, а принял своего рода бойкот со стороны участников соглашения: ему ничего не оставалось, как это соглашение расторгнуть. Он вообще бывал тверд, когда дело касалось позиции журнала и вопросов принципиальных. Например, узнав, что Островский, один из участников соглашения, очень недоволен резким отзывом Чернышевского о славянофиле Т. И. Филиппове, Некрасов писал: «Современник» — по крайней мере пока я в нем — не будет холопом своих сотрудников, как бы они даровиты ни были. Начни вникать, кто кому друг, так зайдешь черт знает куды» (16 июня 1856 года).
В то же» время были у Некрасова и некоторые колебания, легко объяснимые неизбежным давлением со стороны либеральных друзей. Однако Некрасов понимал, что будущее принадлежит разночинцам, а не дворянам, что наступает эпоха демократической литературы и рождается новый читатель. Как и Чернышевский, он был воодушевлен идеей освобождения народа, и потому оба они не могли не отвергнуть политическую идеологию дворянского либерализма, не могли не разойтись с теми, кто как огня боялся народного движения, — прежде всего с критиками-эстетами (Боткин, Дружинин и др.).
Расхождение с писателями произошло не сразу. Разрыв «обязательного соглашения», знаменательный сам по себе, не означал, конечно, немедленного прекращения всяких связей между некрасовским журналом и старыми сотрудниками. Тургенев, например, еще несколько лет сохранял дружеские отношения с Некрасовым (впрочем, заметно похолодевшие) и продолжал изредка появляться в «Современнике» (в 1858-м — «Ася», в 1859-м — «Дворянское гнездо», в 1860-м — речь «Гамлет и Дон-Кихот»), Григорович напечатал только две вещи — очерки и повесть — в 1860 году; зато постоянным автором оставался Островский — он помещал здесь свои пьесы почти до конца существования журнала.
К чести Некрасова надо сказать: в трудных условиях, преодолевая сопротивление друзей-врагов (разрыв с Тургеневым был еще впереди), он нашел в себе силы расстаться с людьми, близостью которых привык дорожить, и отдал все свои симпатии «новому человеку» — Чернышевскому; ему поручил он сначала критический отдел своего журнала, а затем и одну из руководящих ролей в «Современнике». И Чернышевский всегда помнил, что именно Некрасову, его благородству и твердости характера он был обязан всем тем, что сумел и успел сделать.
XX
«НЕ НЕБЕСАМ ЧУЖОЙ ОТЧИЗНЫ —
Я ПЕСНИ РОДИНЕ СЛАГАЛ!»
Больше года продолжались сборы за границу. Еще в Москве, летом 1855 года, Некрасов обсуждал эту поездку с Боткиным. Доктора усердно посылали его в Италию, надеясь на тамошний благодатный климат, но день отъезда по разным причинам все откладывался. Тем временем здоровье его начало немного улучшаться. Он сам, не веря в это, с удивлением сообщал Грановскому в сентябре 1855 года: «В здоровье моем, кажется, что-то совершается странное: мне делается лучше, чего я никак не ожидал».
Друзья тоже стали замечать эту перемену после возвращения Некрасова из Москвы. Особенно интересен рассказ об этом Тургенева, который в последние дни работы над «Рудиным» постоянно бывал у Некрасова, читал ему новые главы повести. В декабрьском письме Анненкову Тургенев рассказывал: «Некрасов уже более трех месяцев не выходит — он слаб и хандрит по временам — но ему лучше — а как он весь просветлел и умягчился под влиянием болезни, что из него вышло — какой прелестный оригинальный ум у него выработался — это надобно видеть, описать этого нельзя» (9 декабря 1855 года).
Отъезд откладывался из-за нездоровья, из-за работы над сборником стихов, потом его задерживали дела журнальные. Не так просто было надолго покинуть «Современник». Обстановка в редакции, как мы уже знаем, складывалась довольно сложная. Надо было решать, на кого же оставить большой журнальный корабль. В начале 1855 года Некрасов думал, что его заменит Тургенев. Он так и писал Толстому: «…Тургенев займет мою роль в редакции. «Современника» — по крайней мере, до той поры, пока это ему не надоест» (17 января 1855 года). Но тогда отъезд не состоялся. Теперь же Некрасов решил иначе. Накануне своего отъезда он составил такой документ:
«Милостивый государь Николай Гаврилович. Уезжая на долгое время, прошу Вас, кроме участия Вашего в разных отделах «Современника», принимать участие в самой редакции журнала и сим передаю Вам мой голос во всем… так, чтоб ни одна статья в журнале не появлялась без Вашего согласия, выраженного надписью на корректуре или оригинале».
Проще и яснее редактор журнала не мог выразить свою волю и свое отношение к Чернышевскому. 11 августа 1856 года Некрасов отправился в заграничное путешествие. «Вот я наконец поехал», — написал он Тургеневу.
Путь его из Петербурга лежал морем на Штеттин, оттуда по железной дороге до Берлина, а затем — двадцать один час поездом — до Вены, где его встретила Авдотья Яковлевна, много раньше выехавшая за границу. В Вене (она «удивительно красива, великолепна и чиста») они прожили дней восемь или десять. Мрачное настроение, редко покидавшее Некрасова с тех пор, как он заболел, теперь почти исчезло. Он с любопытством осматривал город, бывал в театрах и долго не вспоминал о главной цели своего приезда — посоветоваться со знаменитым врачом, к которому его направил петербургский доктор Шипулинский.
51
Дружинин, в свою очередь, стремился активно влиять в определенном духе на крупнейших писателей своего времени, особенно на Толстого и Тургенева. Если критики-демократы, а также Некрасив поддерживали социальное и критическое начало как наиболее сильную сторону творчества Тургенева, то Дружинин развивал прямо противоположные взгляды: в большой статье о тургеневских «Повестях и рассказах» (1856), явно намекая на «Записки охотника», он писал: «Может быть, г. Тургенев даже во многом ослабил свой талант, жертвуя современности и практическим идеям эпохи».